Константа - Александра Лимова

— Кость? — я придвинулась с креслом ближе, сжимая его колени, вглядываясь в слегка бледный профиль. Что-то не так… что-то кардинально не так, вопреки всему сказанному.

Секунда, вибрация его мобильного и взгляды на экран одновременно, где высветилось сообщение, запустившее сбой в учащенный ритм моего сердца и заставившее капо ди капи твердо сжать челюсть:

«У Костолома инсульт. Не вытащили. Перезвони, как прочтешь».

Следом:

«Пожалуйста».

Сообщение от младшего сына, минувшей ночью едва не пристрелившего отца. Биологического. Того самого, прошившего меня взглядом и, блеснув безумием в глазах, удивившегося сексуальной девиации, посчитав, что Рика делится своей женщиной со своим братом. Удивившегося не столько этому, сколько тому, что есть рычаг давления. Вскинувшийся, когда его прижимали к полу. Рычаг, не завязанный в империи и на который можно надавить в приступах психопатии, не опасаясь, что посыпется структура. Единственное слабое место и полный контроль над тем, кого «и убивать не хочу, а творишь херню совершенно»… Последняя капля Кости, не отреагировавшего на «сексуальную девиацию», глядя как один названный сын поднимает с пола другого названного сына. Мне кажется, он решил все именно в тот момент, и решение было уже твердо, когда он окровавленными пальцами тронул руку Аркаши, призывая не пополнять стан живых, которых мучают мертвые… когда он сказал единственное, что укрепило брешь в обороне безумия Костолома. Ту самую брешь, рожденную Костей, когда он приказал Аркаше стрелять, а позже попытался расширить эту брешь упомянув Тису, но, очевидно, адекватность против безумия не сыграла, и… последовал инсульт…

Он поднялся с места и пошел на выход сразу же, когда на экране высветился входящий от Сани. Подхватил с полки стеллажа у двери пачку сигарет и зажигалку. Оставив свой телефон на краю стола.

Я, сорвано выдыхая сквозь пальцы правой руки, чувствуя, как металл кольца жжет кожу, прикрыла на мгновение глаза, ставя блок на всем. Стремительный шаг за ним, подхватив его ветровку, ибо за окном дождь и промозглый ветер. Под звук вибрации его мобильного на столешнице, вышла за Костей из квартиры.

Он стоял на балконе, лицо непроницаемо. Оперевшись локтем здоровой руки о парапет, смотрел вниз. На автомобиль, терпеливо ожидающий его у подъезда. Остановилась позади. Молча накинула ткань ветровки на его плечи, молча встала рядом, выудив из его пачки сигарету. Глубокая затяжка и выдохнула дым под его тихое, сквозь шум усиливающегося дождя:

— Ушла целая эпоха.

— На тебя подумают? — Послушно отступила назад, за его спину, когда он просительно повел рукой за себя, чтобы косые линии дождя меня не тронули.

— Если да, то доказать не смогут. Эпохе нужно было уйти.

Непередаваемо это. Курить, смотреть в спину человека, у которого по венам сейчас помимо никотина то, что токсином и в твою кровь. Вот это непередаваемое, совершенно непередаваемое — безусловную горечь от победы. Отразившаяся в совершенно спокойном голосе:

— Жизнь нужно прожить так, чтобы о твоей смерти скорбели те, кто иной раз ее очень сильно желал. И когда возникла необходимость… — прервался, протяжно выдыхая в дождь. — Жень, не обижайся, но мне нужно побыть одному пару минут. После я зайду, заберу документы и телефон. Приеду ночью и напьюсь. Если можно… один.

Да, разумеется. Молча затушила сигарету.

* * *

— Соболезную, — первые мои слова, когда я, с щедрой долей алкоголя в крови, переступала порог квартиры поздним вечером и столкнулась с обувающимся Аркашей, тоже с щедрой долей алкоголя, как и его родной брат. И Анохин. Час назад позвонивший мне, сидящей на кухне Данки в тот момент. Только Кир, подпирающий спиной стену напротив обувающегося Аркаши, кажется, был трезв.

Младший кронпринц, которого ожидал Кир, чтобы отвезти его к жене и дочери, поднял на меня взгляд, вставая с пуфа. Изумрудное пламя в глазах ровное, как и у остальных, стоящих чуть поодаль и провожающих его, едущего к своей семье. Ровный, спокойный взгляд мне в глаза. Его сдавала только легкая бледность кожи.

— Спасибо. — Отозвался он, кратко и вежливо улыбнувшись. Прикрыл на мгновение глаза, когда перешагивал порог вслед за Киром и почувствовал мои пальцы вскользь и незаметно для остальных на своей кисти.

Саня выносливее. По крайней мере, так казалось на первый взгляд. Он отозвался положенной благодарностью на те же мои слова, сказанные ему там же, в коридоре, прежде чем я села на пуф, а Анохин сделал шаг вперед, чтобы присесть на корточки возле меня и отстранить мои пальцы, потянувшиеся к ремням танкеток. Саня отозвался ровнее, хотя, может, печати побоев на его лице, ставшие сегодня ярче и явно болезненнее, тому виной… Но я поняла, что нет, что у него разнос и неопределенность от случившего глубже, потому что Костя не отпустил его домой. Потому что, когда они пошли вдвоем курить, Костя попросил подготовить гостевую спальню. Потому что они сидели еще больше часа на кухне вдвоем в компании виски и коньяка. На самом деле, это жутко — видеть скорбь людей по тому, кто подарил им столько поводов для ненависти. Страшно, потому что по человечески, а человек помнит не только боль…

И пока они сидели на кухне, я утирала слезы, сжавшись калачиком на постели, думая, как это страшно, вот это чувство, что начинаешь лучше жить и при этом осознании внутри паршиво. Нет торжества и радости, и самый ужас в том, что этому нужно учить потомков… Горечи побед, потому что ты человек, и ты должен помнить все, а не только поводы для ненависти…

Два дня почти на автомате. Востроногий шеф как-то сбавлял обороты. Наверняка, все в курсе смерти Костолома. Данка, ювелирно точно дергающая меня на обед и интуитивно подстегивающая то серьезными, краткими и циничными репликами, то напоминанием, что мужикам в этом мире тяжелее и должны быть наготове брандспоинты и ружья, держала в равновесии меня, удерживающую в равновесии Анохина. Не приехавшего домой на вторую ночь и я идеально правдиво солгала ему по телефону, что да, я не беспокоюсь, я все понимаю, в их криминальном мире сейчас серьезные перестройки, я понимаю, что он зашивается.

На третий день были назначены похороны Костолома и утром этого третьего дня в аэропорту моя чокнутая провожала меня, которую через семь часов должны были встретить доверенные в аэропорту Джона Кеннеди. Данка едко, но смешно шутила о моем соревновании в красоте с египетскими мумиями. Шутила до тех пор, пока возле трапа на джет меня не перехватили два молодца с ксивами.

Эти два мужика самого серьезного вида, попросили пройти с ними в терминал, в небольшую комнатушку, где обычно держали снятых с рейса перед определением их в помещение, в котором мариновались всякие подозрительные личности, с которым служба безопасности могла разбираться от месяца и больше, в зависимости от того, насколько серьезны связи задержанного и как востребован гражданин государству.

Данка изобразила комплектующее от автомобиля, молчаливого Тимура и моих двоих охранников, хмуро переглянувшихся, но против красных корочек они были бессильны, пока меня на трансфере от аэропорта везли к терминалу. Все четверо одновременно подносили к ушам телефоны, глядя мне вслед.