Десять десятилетий - Борис Ефимов

— Так это легко сделать! — сразу отозвался обер-бургомистр. — Мы вас завтра же отправим самолетом в Нюрнберг, а потом обратно в Киль.

Я только развел руками от такой любезности, но, естественно, не стал отказываться.

И мы с Вардзигулянцем летим в Нюрнберг.

Оставив чемоданы в номерах гостиницы, мы устремляемся на улицу. Облицованный керамической плиткой туннель приводит нас к площади главного вокзала, а дальше мне уже все хорошо знакомо… Импозантный «Гранд-отель» нисколько не изменил своего тяжеловесно пышного облика, если не считать того, что тогда, в 45-м, он был расколот пополам глубокой трещиной от прямого попадания бомбы. Вот из этого подъезда мы ежедневно утром и вечером выходили в город на заседание Международного военного трибунала.

Где обгорелые развалины средневекового Нюрнберга? Где страшные каменные джунгли, через которые мы пробирались к зданию, в котором проходил процесс? От них не осталось и следа. Разрушенные дома полностью реставрированы, точнее говоря, заново построены по старым образцам и лоснятся чистеньким камнем, розовым и блестящим, как затянувшийся свежей кожей рубец. Это, если можно так сказать, новехонький «Старый город», в котором благородную седину и патину столетий, художественную неповторимость искусства старины заменили глянец и лакировка строительного модерна.

Даже к чудом уцелевшему подлинному дому Альбрехта Дюрера впритык пристроен модный бетонный куб новейшего выставочного зала, вход в который прорублен прямо из вестибюля дюреровского дома-музея. Таким образом, осмотрев старинные, отделанные потемневшим дубом комнаты, где все проникнуто духом великого мастера, вы получаете возможность (за ту же плату) познакомиться с опусами некоего художника-абстракциониста, фамилию которого я не помню.

Уличная толпа, естественно, тоже мало напоминает пришибленных и потертых нюрнбергцев сорок пятого года — это причудливая смесь респектабельных бюргеров, и степенных фрау в старомодных шляпках, карнавально пестрых юношей и девиц в курточках, джинсах и шортиках. Оба поколения не обращают друг на друга ни малейшего внимания. Блестящие лысины и гладко выбритые лица пожилых мирно сочетаются с апостольскими шевелюрами до плеч и бородками молодежи.

Проливной дождь загоняет нас в простую и недорогую закусочную, где мы отдаем должное знаменитым нюрнбергским жареным колбаскам и светлому пиву.

Наступил вечер. Уже в полную силу полыхают, переливаются, угасают и снова вспыхивают неоновые рекламы всех цветов радуги, а главный пункт нашей программы еще не выполнен.

Широкая и прямая Фюртерштрассе ярко освещена фонарями и витринами заново отстроенных домов, среди которых темной массой выделяется громада Ландесгерихта — Баварского областного суда. Мы пересекаем вымощенный брусчаткой двор, входим под тяжелые гранитные аркады. Вот у этого подъезда двадцать пять лет назад каждые четыре дня несли караульную службу советские гвардейцы, на груди которых символически сочетались медали «За оборону Сталинграда» и «За взятие Берлина». Советских часовых сменяли американские, английские и французские. Бесконечные коридоры огромного здания кишели сотрудниками трибунала, адвокатами, журналистами, экспертами, фотокорреспондентами. Сейчас здесь пусто и темно. Впрочем, в просторном вестибюле горит свет. Мы входим внутрь. Навстречу нам устремляется вахтер в форменной фуражке и со скрещенными золотыми ключиками в петлицах мундира.

— Что вам угодно?

— Нам угодно посмотреть это здание.

— А кто вы такие?

— Мы туристы.

— А, тогда все понятно! Вы хотите увидеть зал, где происходил процесс над военными преступниками?

— Совершенно правильно.

— Но это, к сожалению, невозможно. Уже поздно, и все закрыто.

— О, какая жалость. А мы приехали издалека специально, чтобы посетить это здание. Нельзя ли что-нибудь сделать? Мы будем вам очень благодарны.

— Я очень сожалею, но… Кстати, из какой вы страны?

— Мы из Советского Союза.

— Что? — он смотрит на нас, и лицо его одновременно выражает удивление, недоверие и интерес. — Из Советского Союза? Прямо из Москвы?

— Да, прямо из Москвы.

— Тогда идите за мной.

Мы выходим из вестибюля, и вахтер ведет нас по двору, подробно рассказывая, где находились представительства союзных стран, где размещались караулы, где были расположены тюремные камеры и т. д. Мы подходим к правому крылу здания, и он показывает три больших неосвещенных окна на третьем этаже — окна того самого зала.

— Все это очень интересно, — говорю я, — но нам хотелось бы войти в зал.

Вахтер явно огорчен.

— Ничего не могу сделать. У меня просто нет этих ключей. Но вот что я придумал. Дело в том, что в этот зал туристы не допускаются. Туда можно пройти только по делу, назвав фамилию определенного судебного деятеля — адвоката или прокурора. Я сейчас скажу вам, кто будет завтра присутствовать в суде, и, если вы придете к десяти часам утра…

— Спасибо за любезность, — отвечаю я, — но завтра в десять часов мы уже будем в воздухе по пути в Москву. А сейчас разрешите спросить: сколько вам было лет в сорок пятом году?

— Десять лет.

— А что вы думаете об этом процессе?

Немного помолчав, страж Ландесгерихта говорит:

— Это были очень плохие люди. Они сделали много зла, и дай Бог, чтобы это никогда больше не повторилось. Пусть никогда больше не будет войны между нашими народами.

Наше полное согласие с таким мнением закрепляется московскими сигаретами «Тройка», которые наш собеседник охотно принимает в дар, и, пожав друг другу руки, мы расстаемся.

…В своих воспоминаниях я рассказал о шести разных Германиях, в которых мне довелось побывать: это — кайзеровская Германия, Веймарская Республика, гитлеровская Германия, Германия 1945 года («Бизония»), ГДР и, наконец, ФРГ. Рассказал и призадумался: как обобщить все эти сложные, пестрые, во многом друг другу противоречащие, а иногда и опровергающие впечатления и наблюдения? Как привести их к какому-то «общему знаменателю»? Ведь все-таки речь идет об одной конкретной стране, об одном народе.

Немного досадно, что я ничего не могу сказать о седьмой, нынешней Германии. Я ее не видел. Это не мешает мне отдать должное и, не боюсь сказать, восхищаться страной, которая после двух страшных проигранных мировых войн, в которых народ понес неслыханные материальные и людские потери, сумела всего за три десятилетия стать одной из самых богатых, экономически развитых, благоустроенных и авторитетных держав в Европе. И горько, и обидно, и с трудом объяснимо сравнение ее со страной-победительницей, ставшей после победы над Германией одной из двух мировых «сверхдержав», а теперь не вылезающей из экономического, финансового, политического, нравственного и всяких других кризисов. Какой страшный парадокс…

…А вот о другом европейском государстве. Стране суровой средневековой романтики и высокой проникновенной поэзии, мрачных кровавых придворных тайн и жизнерадостных народных карнавалов. Стране безжалостных мракобесов и благородных гуманистов. Стране бессердечных тиранов и самоотверженных борцов за человеческое достоинство. Стране, о которой вдохновенно писали Шиллер и Пушкин, а в наше время — Лион Фейхтвангер, Эрнест Хемингуэй, Михаил Кольцов. Стране, изощренно соединившей в себе культуру мусульманского, мавританского Востока со строгой, аскетической культурой христианского мира и эклектикой современной цивилизации.