Проект «Средний палец». Радикальное решение для тех, кто задолбался - Эш Эмбирджи

– Да, мы сделали все необходимое.

Я тоже помнила его уход. Я училась тогда в седьмом классе. Сперва он думал, что у него грыжа. Мама криками гнала его к доктору, но у него была просрочена медицинская страховка. Он все откладывал, откладывал, откладывал и откладывал, пока в один солнечный июньский день не предложил мне проехаться вместе. В этом не было ничего необычного – мы все делали вместе: выполняли мамины поручения, ловили мух, наблюдали за оленями, покупали мороженое в вафельных рожках. Мы часто ездили на велосипедах, играли вместе в ракетбол и на автоматах или катались на машине. Каждый раз, проезжая под каким-нибудь мостом, мы жали на сигнал. Такая была у нас традиция. Отца не волновало, что мост мог оказаться столь же длинным, как Лихайский тоннель: он сигналил до тех пор, пока мы не выныривали на свет. Меня всегда восхищало его нежелание играть по правилам.

В тот день по дороге в больницу мы пели под группу The Cranberries. На нашем пути встретился всего один мост. Я и подумать не могла, что других случаев вместе посигналить нам больше не представится.

Я провела в комнате ожидания целую вечность. Когда папа наконец появился, он ничего не сказал. Вместо этого вручил мне брошюру «Как помочь вашей семье справиться с последней стадией рака».

Перед тем как мы с Каролиной ушли из похоронного бюро Питера Сэвиджа, я заполнила свидетельство о маминой смерти, написала ее некролог – «для газет», сказали они, – и хотя я продолжала настаивать на любом сосуде, эти милые пожилые люди предложили мне урну – «лишняя, просто залежалась, абсолютно бесплатно».

Моя мама была совсем одна в тот день, когда в ее легкие попал тромб. Из-за своей социофобии она много времени проводила в одиночестве – но я уверена, что никогда она не чувствовала себя столь одинокой, как в тот миг: глаза ее расширились от страха, и она даже не попыталась позвать на помощь, зная, что никто ее не услышит.

Ее смерть положила начало и моим собственным проблемам, вызванным не только тем, что я осталась без родителей, но и тем, какое влияние ее уход оказал на меня.

Трещина.

Трещина, которая образовалась в моей душе, навсегда отделила простодушную девчонку с влажными глазами от сдержанного и невозмутимого душеприказчика.

«Душеприказчик» – термин не самый удачный. Он как-то слишком напоминает «палача», но, что бы я там ни думала, именно так и называется лицо, ответственное за управление делами умершего. Много раз я спрашивала себя, не являюсь ли одновременно и палачом: ведь я оставила маму умирать одну в том трейлере.

Так и есть, я была слишком занята построением некоего призрачного «завтра», которое считала гарантом своей будущей «успешности». Я старалась избегать реальности и, вероятно, перестаралась. Возможно, ее одиночество не привело бы к тромбам, если бы я просто оставалась рядом и любила ее.

Трещина.

Неизменная и постоянно увеличивающаяся пропасть между юностью и злобой. Невинностью и цинизмом. «До» и «после», которые останутся навсегда, ведь я оплакивала не только жизнь своей матери, но и собственную.

«Господи, когда ты уже с этим справишься?»

Я, должно быть, тысячу раз увещевала себя: «Пора уже свыкнуться с этим, смирись, смирись, ты, плакса. Ты же не какой-то там сентиментальный нытик. Неужели ты все еще продолжаешь об этом думать?» Одна смерть влечет за собой сразу многое: как будто ваше самоощущение попало в блендер и отношения с миром изменились навсегда. Все, что казалось истинным и настоящим, вдруг перестает таким быть. Кем же вы были раньше? Впрочем, кому какое дело, ведь вы уже другой человек.

Возможно, вы понимаете, что я имею в виду: если вам пришлось столкнуться с Бедой, вы знаете, как жестоко она расправляется с жертвами. Необязательно быть сироткой из пенсильванского трейлер-парка, чтобы превратиться в озлобленного старого ворчуна. Каждый божий день все мы переживаем собственные крошечные трагедии – и они разрывают в клочки материю, из которой мы скроены. Возможно, вы не выдержали давления извне, бесконечного равнодушия этого мира. Или пережили собственную сокрушительную потерю. Или изо дня в день занимаетесь чем-то омерзительным. А может, вы просто увязли – в работе, отношениях, стереотипах, образе мыслей. Возможно, вы не понимаете, как переживете еще один такой день, ведь уже достигли самого дна. (Привет, я тоже там была и знаю об этом месте все.)

Так или иначе, мы все что-то оплакиваем: своих людей, свое прошлое, свою юность, свою карьеру, «что если бы», свой потенциал, свои возможности, свои надежды, того человека, которым каждый из нас был когда-то, – или, возможно, даже того человека, которым мы хотели и должны были стать, но не стали. Что касается меня, то мое самоощущение претерпело множество трансформаций еще до того, как я успела что-то начать: как будто я была мелодией, которую разбили на части, отрывки перемешали и соединили в причудливое и эмоциональное попурри. «Кто я, если уже не являюсь чьей-то дочерью? Что я из себя представляю, ведь никому уже до этого нет дела?» Я никогда не осознавала, насколько была привязана к этим ролям, которые лежали в основе моей личности и вне которых я себя не представляла.

Трещина.

Я стала «сопутствующим ущербом», который несет человечество в ходе естественных жизненных процессов, – и да, первое время я очень жалела себя. Вы ни за что не догадались бы об этом, ведь я отлично все прятала за маской беззаботности и бодрости, однако при каждом взаимодействии с окружающими внутри меня страдала ранимая, потерянная маленькая девочка, которая так же желала одобрения со стороны других, как когда-то искала материнского одобрения.

Я так хотела чувствовать себя под защитой!

Но, увы, оставалась слабой, ранимой, жалкой, уязвимой, и страх одиночества сжимал мое горло. Можно было бы предположить, что бездомная сирота, которой больше не нужно ни перед кем отчитываться, способна с легкостью бросить вызов всем условностям, обернуться бесстрашной воительницей и владелицей кредитных карточек, но на самом деле, к сожалению, происходило прямо противоположное: я отчаянно хотела бы уменьшаться, уменьшаться, уменьшаться и в конце концов стать такой же неприметной, как воздух.

Слияние с толпой – подходящая для меня маскировка, я стремилась ничем не отличаться от любой другой двадцатиоднолетней девушки. Я не желала, чтобы моя боль как-то отразилась на мне, сделала меня дефектной в глазах других. А в чем же я нуждалась больше всего? Просто быть нормальной. Иметь дом с виниловым сайдингом и лестницей, покрытой ковролином, гараж на две машины и порезанный свежий рогалик. Такие рогалики, по моему мнению, ели все семьи, принадлежащие к среднему классу. Их и курицу с лимонным перцем. Согласитесь, это даже звучит необыкновенно – курица с лимонным перцем. Когда я впервые попробовала это блюдо в гостях у подруги, моему восхищению не было предела:

– Как вы это приготовили?

– Хм, – мама подруги явно смутилась. – Да просто добавила приправу с лимонным перцем. – Прозвучало так, будто я восхитилась чем-то очевидным – например, тем, что она… надела брюки.