Ключ от всех дверей - Ольга Николаевна Йокай

Страх сменила ярость: какого чёрта упырь стоит и глумится здесь, упивается людскими страданиями?! Кто дал ему право потешаться над беззащитными, мучать их?! Мизгирь люто, до трясучки, ненавидел этого… эту нечисть, глумящуюся над телами матерей… И нахлынула злость на себя: какого чёрта он, стрелок, стоит и смотрит на это?! И тогда ему стало всё равно, что с ним случится.

«Да не убоюсь я зла…»

– Не рукой стреляю – сердцем! – яростно прохрипел он, как заклинание.

Одним неуловимо-быстрым движением он выдернул из-под куртки и метнул в коменданта чёрный обломок челюсти.

Раскручиваясь, тот пролетел маленьким злым бумерангом, глухо чвакнул, вонзаясь чародею в правый глаз. Нелюдь взвыл, схватился за лицо, и по рукам его вдруг побежали яркие голубые огоньки. И вот он уже вспыхнул весь, запылал, как огромный костёр. Пламя с рёвом взметнулось, пожирая плоть, но тут же опало. Обугленная фигура на миг замерла – и ссыпалась в кучку тёмного пепла. Ветер подхватил и разметал над лагерем прах.

И в наступившей тишине Ивашка исступлённо-радостно завопил:

– Кощей сдох! – он кинулся стрелку на шею.

«Но это не всё», – отрешённо подумал Мизгирь.

Тихий удивлённый ропот прошел по рядам. Серо-зелёные солдаты встрепенулись, стряхивая с себя наваждение, теперь ошалело переглядывались. Хлопки смолкли. Измождённые руки заключённых бессильно упали вдоль тел – марионетки, у которых перерезали нити. Женщины остановились, наконец размыкая круг, рухнули как подкошенные. Нагие, растрёпанные, они неподвижно лежали в пыли, – лишь крупно вздрагивали время от времени, как загнанные лошади, тихо стонали. По голым исхлёстанным спинам струился пот. Самая младшая, тщедушная девчонка с едва наметившейся грудью, скорчилась, вцепилась в свои чёрные космы, низко и страшно завыла горлом на одной ноте:

– Ма-а-а-ма…

Мизгирь не выдержал. Нарушив строй, он в два скачка пересёк плац, рванул с себя полосатую куртку. Накрыл девчонку с головой, спрятал её наготу от чужих взглядов.

– Хальт! – рявкнули за спиной. Охранники скопом навалились на Мизгиря, заламывая ему руки, поволокли прочь. Ивашка сам кинулся следом…

* * *

Их закинули в узкую глухую камеру в числе первых. Мизгирь только и успел заметить ряд круглых отверстий под потолком, да забранные решётками дыры в полу. Качнулась на черном шнуре лампочка. Перепуганных голых людей становилось всё больше. Стрелка вжали в стену рядом с Ивашкой. И тут Мизгирь понял вдруг, что это за место и что их сейчас ждет. Никакая это, к чертям, не помывочная, а газовая камера. Душегубка. И раздеться заставили лишь для того, чтобы не возиться потом, стаскивая тряпьё с окоченевших мертвяков. Выдадут, небось, новоприбывшим…

С горькой тоской подумалось: «Ну, вот и сказочке конец… Отпрыгался ты, стрелок… Господи… хоть бы молитву какую вспомнить напоследок…» Он прикрыл устало веки. Молитвы на ум не шли.

Над головами у них загудело. Свет померк, что-то лязгнуло – и послышался тихий змеиный свист. Запахло миндалем, уксусом, стало нестерпимо горько во рту. И сквозь навалившуюся на него дурноту Мизгирь разобрал – будто издалека – перепуганные голоса:

– Газ! Газ пустили!

Он вцепился в Ивашкины плечи, но тот вдруг отпрянул, оттолкнул стрелка с неожиданной силой и выкрикнул:

– ДВЕРЬ! – и покачнулся, видимо, теряя сознание. Но Мизгирь успел его подхватить и сам увидел невероятное:

Железная, побитая ржавчиной дверь, тяжеленная даже на вид, вся утыканная заклёпками, возникла в бетонной стене, тревожно вспыхнула красной табличкой. «Изнанка», – успел разобрать стрелок перед тем, как ухватиться за дверную рукоять и рвануть её на себя. В лицо ударило холодным сырым ветром. «Только бы не исчезла! Только бы не исчезла!» – лихорадочно колотилось в мозгу. Он попытался вытолкнуть мальчишку наружу, но тот вдруг упёрся, заартачился и вцепился в него, как клещ.

– Нужно всех вывести! – выпалил он.

– Да чтоб тебя!

Металл вибрировал, глухо гудел, дверь рвалась из рук, волокла их за собой. Вдвоём с Ивашкой они повисли на ней, изо всех сил пытаясь удержать, пока остальные узники – кто на карачках, кто ползком, протискивались в узкую щель.

– Не могу больше… она тащит… сейчас закроется! – прохрипел Мизгирь. Люди ахнули, навалились все разом, давя друг друга.

– Поднажми!

В запястье хрустнуло, руку пронзила острая боль – да такая, что потемнело в глазах. Пальцы разжались, и толпа вынесла стрелка в клубящийся мрак. Рядом тонко и жалобно вскрикнул Ивашка. «Жив!» – радостно, с огромным облегчением подумал Мизгирь и только попытался выпрямиться, как кто-то рухнул на него сверху.

Мизгирь с силой приложился затылком о каменный выступ и лишился чувств…

* * *

Небо злых ветров, золотых дождей,

Ядовитых зорь и отравленных ручьёв…

У Ивашки весь рот занемел, переполнился тягучей вязкой слюной, а язык в нём еле ворочался бесполезным обрубком. Тошнило, давило в груди. Слабость навалилась такая, что не было сил шевельнуться. Но всё-таки… всё-таки они были живы! И он, и Мизгирь, и все эти люди из камеры. Они лежали нагие на холодной сырой земле – вповалку, ничком – и лишь изредка тихо стонали. Когда чуть развиднелось, Ивашка различил у многих на коже багровые пятна – следы отравления. Помочь было нечем и некому. Да и что это за место? Куда они все попали?

Но что бы там ни было – Мизгирь, Мизгирь остался рядом, хотя лежал без сознания.

Ивашка заглянул в его посеревшее лицо, коснулся груди. Сердце билось. Он с усилием приподнялся, сел и огляделся вокруг. Сизая мгла мягко качнулась. Сквозь неё проступили очертания домов. Высокие: в три, в четыре этажа, они сомкнулись, вытянулись длинной улицей. Дома эти были слепы. Все двери и окна кто-то заложил кирпичами так, что не осталось ни щели. По стенам, по мостовой тянулись серые осклизлые нити, будто кудель… или паутина какая. Они провисали, местами сплетались в плотный ковёр, перекидываясь от крыши к крыше ажурной сетью. Ивашка смотрел, как завороженный, прикидывал, кто мог сотворить этакое диво. Существо? Растение? Может, плесень какая? И тут он заметил тёмные, густо опутанные волокнами гроздья. Целая связка огромных коконов повисла в проулке, заполнила его. Коконы эти подрагивали, чуть слышно гудели.

«Насекомые?!» – от нахлынувшего ужаса в животе у него всё сжалось.

– Парень, это же ты нас вывел? Надо выбираться отсюда, да поскорей. Это гиблый край. Нутром чую! – чья-то рука тронула его за плечо.

Ивашка резко обернулся и натолкнулся на взгляд единственного карего глаза – второй закрывала грязная, пропитанная кровью тряпица. На смуглом лице темнели следы от ожогов.

– Танкист я. Под Кобрином горел. – глухо пояснил