День Сэма (сборник) - Влад Маврин

Николай вспоминал, что рядом жили ещё несколько «раскулаченных» семей. В Харькове Николай пошёл в первый класс, было это в 1934 году. Ему шёл десятый год. Всего к началу войны ему удалось закончить шесть классов. Закончил бы семь, да из-за математики пришлось остаться на второй год. Удивительно, но на летние каникулы перед самой войной Николай даже приезжал в родную деревню, к другому своему деду по материнской линии – Ефрему, погостить, благо была она всего в сотне километров от Харькова.

– Там уже был колхоз с двумя тракторами, из которых один не работал, стоял на запчасти, – вспоминает Николай.

Казалось – жизнь может потихоньку наладиться, но грянула война.

Когда война началась, Николаю было неполных 16 лет. Илья подумал, как много в жизни определяют обстоятельства. Ведь если бы он был старше на два года, как оба его двоюродных брата, сыновья дяди Бориса, призванные в армию, возможно, жизнь его сложилась бы иначе. Он не знал – хуже или лучше, просто по-другому. Кстати, один из братьев дослужился до генерала. Илья сказал ему об этом, и Николай согласился:

– Конечно, меня бы мобилизовали в Красную армию.

Сказал, однако, безо всякого сожаления.

С приближением фронта и усилением бомбёжек обе семьи решили перебираться к себе в деревню. Знали, что никого из колхозного начальства там уже не осталось. Николая мобилизовали на рытьё окопов, откуда он сбежал к своим в Носково. Летом 1942 года, когда немцы вошли в деревню, старики встречали их хлебом-солью. Николай видел это своими глазами. Немцы собрали сельский сход и предложили выбрать старосту. На сходе мнения разделились: немцов устраивала кандидатура Ефрема Кравченко – второго деда Николая, который после Первой мировой войны четыре года провёл в австрийском плену и лишь в 1925 году вернулся домой. Немцы рассчитывали на его знания немецкого языка. Однако, кроме: «Иди ко мне, моя красавица», дед Ефрем ничего по немецки сказать не мог. А кроме того, пил безбожно. Николай вспоминал, что ни разу не видел его «сухим». Сход выбрал старостой Михаила Донскова, отца Николая.

Много лет спустя мать Николая, Екатерина Ефремовна, рассказывала, как брат Борис выговаривал Михаилу: «Миша, зачем тебе это нужно? Хромаешь и хромай!» Слова его оказались пророческими: в 1943 году их деревня дважды переходила из рук в руки. Когда она была освобождена в первый раз, всех окрестных старост и полицейских арестовали и куда-то погнали. Отец сильно хромал и отстал от колонны. Его пристрелили. Михаилу Семёновичу было 43 года.

– Я узнал об этом через 13 лет, в 1956 году, уже в Америке. Когда за отцом пришли, меня дома не было. Всё перевернули, искали оружие, даже в печке. Отстал от колонны, – с горечью сказал Николай. – Тяжко было смотреть, как он с флагом в руках старался не отставать на праздничных демонстрациях в Харькове. Советскую власть любить ему было не за что, но он боялся, а вдруг узнают, что мы «раскулаченные».

В оккупации Николай прожил почти год. Илья спросил его о партизанах, были ли они?

– Да нет, – отвечал он, – ничего о них слышно не было, хотя кругом были леса.

– В чём заключалась работа отца как старосты?

– Деревенские дела. Всё, как в сельсовете. Он занимался гражданскими делами.

Дом деда Семёна сгорел, и Донсковы жили в доме, который построили для себя уже после возвращения в Носково, когда отец стал старостой. Строили «всем миром», помогали все.

Илья подбирался к самому главному, интересующему его вопросу: как прожил Николай этот год?

Ничего особенного в жизни 17-летнего парня не происходило. Школы не было, работал он на их бывшей мельнице с дядей Борисом. В Носково располагался склад боеприпасов немецкой танковой дивизии, на котором работали русские в немецкой форме. Их было 26 человек, русских военнослужащих немецкой армии. Николай стал двадцать седьмым.

Илья наконец задал ему этот вопрос.

– Что сказать, я был пацан, многого хотелось, а ничего не было. А здесь молодые ребята работают, курят сигареты, едят шоколад, пьют вино… – Николай красноречиво покрутил пальцем у виска. И, помолчав, добавил: – Почти все мы в этой команде были «обиженными» советской властью. – Он горько усмехнулся.

Николай добровольно записался в немецкую армию 1 июля 1943 года. Присяги не давал. В боях участия, по его словам, не принимал, работал на армейских складах. Илья спросил у него, было ли у него оружие?

– Да, винтовка была, – ответил Николай.

Почти сразу же после его вступления в армию немцы начали отступать. Но выбор был сделан, и Николаю надо было уходить с ними. Мать была против его решения, он с ней даже не простился. Отца уже не было. Одетый в новенькую немецкую форму рядового, Николай пришёл попрощаться к одной из своих тёток.

– Ой Коля, что же ты наделал, – сказала та, увидев его в чужой форме, и, помолчав, добавила: – А впрочем, Бог тебе судья.

Илья слушал его, а сам подумал, что каждого человека жизнь рано или поздно ставит перед необходимостью принять важное, порой судьбоносное, решение, от которого подчас зависит вся его дальнейшая жизнь. Николаю Донскову пришлось сделать свой выбор в 17 лет. Слишком рано… И даже не тогда, решил Илья, когда он пошёл служить к немцам, а уже тогда, когда сбежал с рытья окопов. И легче всего, наверное, было считать его предателем и изменником, но что-то не позволяло Илье так сразу его осудить. Илья словно пережил сам те обстоятельства, в которых рос Николай: разорение семьи и убийство деда, ссылка и необходимость всё время скрываться и чего-то скрывать. Сама жизнь, похоже на то, испытывала и подталкивала его к этому выбору. Конечно, не он один хлебнул такого; конечно, для других Родина всё равно оставалась Родиной; конечно же, этого испытания Николай не выдержал… и всё же…

А уже 3 августа, всего через месяц, Николай был ранен разрывной пулей в бедро во время воздушного налёта на их колонну, перевозившую боеприпасы. Это случилось на реке Миус под Ростовом. Начались скитания по госпиталям. Сначала Житомир, потом Варшава и Краков. На его мундире появился первый знак отличия, нашивка «За ранение». После выздоровления в начале 1944 года Николая оставили при реабилитационной комиссии, направлявшей выздоравливающих солдат по армейским частям. В этом помогло ему знание немецкого языка, он вообще человек, способный к языкам. После войны в лагере для перемещённых лиц в американской зоне Николай быстро выучил и английский.

В сражениях Николай участия не принимал, но потаскать всяческих грузов пришлось изрядно, до сих пор даёт себя знать спина. Война для него закончилась 12 февраля 1945 года в Венгрии, где он получил ранение в плечо осколком реактивного снаряда во время артналёта «катюш».

– Мы шли по улице, – вспоминал он, – навстречу нам шли мужчина и женщина. Всё произошло внезапно: женщина вдруг упала, а потом и я. Меня спас товарищ, тоже русский, он затащил меня в подвал костёла и позвал ксендза. Я лежал весь в крови. Ксендз спросил меня, католик ли я, и дал поцеловать крест.

«А не лукавишь, Николай Михайлович? – засомневался про себя Илья. – Таких два серьёзных ранения да не в боях получены?!» А вслух спросил: