Когда кончится нефть и другие уроки экономики - Константин Сонин

Однако вернемся на Пандору – планету, где разворачиваются события в фильме “Аватар”. Почему здесь не было даже попытки найти взаимовыгодное решение? Неужели ученые, которые поняли, как устроен сложный, по-своему высокоразвитый мир планеты, не смогли понять, как устроен нехитрый мир полковника и чуть более сложный мир представителя коммерческого предприятия по освоению Пандоры? А поняв, не смогли найти такое решение, при котором и святыни народа нави не пострадали бы, и коммерсанты извлекли бы свою прибыль, и полковник заработал бы почетную пенсию? Как много могли бы рассказать ученым из фильма специалисты по экономике конфликтов…

Одна из примет первого десятилетия XXI века на постсоветском пространстве – “газовые войны”, привычно приводящие к всплескам патриотизма по обе стороны “линии фронта”. То Россия и Украина заводят спор, то “Газпром”, крупнейший в мире производитель газа, заспорит с белорусским “Белтрансгазом”. И каждый раз обе стороны обвиняют друг друга в невыполнении обязательств и шантаже.

Почему таким раздражителем оказывался именно газ, а не, скажем, не менее важная для любой экономики нефть? Ответ простой: газ сложнее транспортировать. Нефть и ее продукты достаточно загрузить в танкер или железнодорожные цистерны и отправить в любую точку планеты, а у газа до самого последнего времени был чуть ли не один надежный способ доставки – газопровод.

Газопровод – очень затратный и сложный проект. Экспортер газа, чтобы взяться за постройку газопровода, должен быть уверен, что он будет приносить ему постоянную, долговременную и предсказуемую прибыль. А на эту уверенность сильно влияет политика стран, по территории которых будет осуществляться поставка газа потребителям. Отсюда и берут начало стратегические игры, которые в силу вовлеченности в них государственных органов так часто воспринимаются публикой как политические. Тем не менее эти игры часто имеют совершенно прозрачную экономическую природу. “Газовый шантаж”, если разобраться, оказывается не такой уж и страшной проблемой.

До самого последнего времени газовая экономика была экономикой монополизма. Газ у какой-то страны или есть, или его нет. В отличие от, скажем, компьютерной отрасли, газовое производство не выстроишь с нуля без собственно газовых месторождений. Газ с Ямала не сможет экспортировать никто, кроме России.

А с другой стороны, своего рода монополия есть и у тех стран, по территории которых можно протянуть ветки газопроводов от экспортера к потребителю. Географическая монополия. Конечно, вариантов у производителя газа может быть несколько, но все равно их количество ограничено: нельзя провести газопровод из России в Германию через Монголию. Так что конкуренция на этом рынке заведомо невысокая, а договариваться друг с другом приходится ограниченному количеству партнеров.

Договорный процесс, казалось бы, должен выглядеть так же, как и в случае всех прочих коммерческих отношений: надо заключить с транзитной страной контракт, в котором будут указаны соответственные условия и суммы. Если не навсегда, то по крайней мере на долгосрочный период.

Главная проблема состоит в следующем. Когда контракт заключают между собой две частные компании, каждая из них может быть уверена, что другая сторона станет его соблюдать, потому что есть высшие по отношению к ним обеим органы, способные принудить стороны к соблюдению договоренностей, – структуры государственной власти, прежде всего суд. А вот когда о чем-нибудь договариваются два независимых государства, над ними такой высшей инстанции нет. Отсутствие этой инстанции, следовательно, неуверенность в том, что другая сторона выполнит свои обязательства, выливается в лишние расходы. Сколько денег сэкономили бы небогатые соседи Индия и Пакистан, если бы могли договориться, что не будут развивать свои ядерные программы!

Если для осуществления проекта нужны инвестиции, сторона, у которой есть для этого деньги, нуждается в гарантиях, что после их вложения ей не придется еще раз, заново, договариваться о разделе прибыли. В теории контрактов это называется по-английски – hold up, по-русски еще нет устоявшегося термина[15]. Если бы можно было подписать полноценный договор, никакой проблемы не возникало бы. Обе стороны, ничего не опасаясь, инвестировали бы на оптимальном уровне. Однако практически невозможно составить связывающий контракт и быть уверенным в его соблюдении, если стороны его – суверенные государства.

Так же и с газопроводом: какие гарантии могут дать Украина, Белоруссия, Польша, что будут соблюдать тот или иной контракт? Даже банальная смена правительства на практике приводит к изменениям договоренностей между странами, а ведь нужно, чтобы такие соглашения были более устойчивыми, чем правительства. Вот и получается, что любой контракт между государствами должен быть не связывающим, а “самоподдерживающимся” и опираться не на букву договора, а на то, что никому никогда не выгодно его нарушать. А это может приводить к значительной неэффективности: эффективные самоподдерживающиеся контракты скорее исключение, чем правило.

Основатель новой институциональной экономики Рональд Коуз писал, что еще со студенческих времен в Оксфорде его занимал такой вопрос: почему в обычной жизни шантаж единодушно осуждается обществом и юридически наказуем, а в бизнесе это довольно распространенная практика?[16] Во многих странах нет ничего незаконного в том, чтобы, купив участок земли у дороги, взять деньги с владельцев соседних бензоколонок за то, чтобы не строить на своем участке еще одну. Если удастся их убедить в серьезности своих намерений, они с удовольствием заплатят за отсутствие конкуренции. Однако в тех же странах – для Коуза ближайшим примером была Англия – суд присяжных может легко осудить человека, потребовавшего денег за неразглашение чьей-то личной тайны.

Сходство двух примеров состоит в том, что вопрос о законности и справедливости требований в каждой ситуации упирается, по существу, в проблему: что есть нормальное положение вещей? Где точка отсчета? Надо ли исходить из того, что жертва шантажа имеет право распоряжаться информацией о себе и шантажист вынужден расплачиваться (например, тюремным сроком) за ее публикацию, или же надо считать, что шантажист имеет право на распространение этих сведений и, значит, жертва должна платить за то, чтобы информация оставалась тайной?

Эта логика привела Коуза, который, работая на юридическом факультете Чикагского университета, мыслил исключительно экономическими категориями, к формулировке знаменитой теоремы, носящей его имя. “Если бы определение прав собственности не требовало издержек, то всегда, независимо от того, кому доставалась бы какая доля, достигалась бы эффективность”. Что такое “эффективность”, когда речь идет о споре двух сторон? Это такая ситуация, когда улучшение положения одной из них невозможно без ухудшения положения другой. В газовой же сфере сплошь и рядом этого не наблюдается – избыточные мощности, лишние газопроводы, для наполнения которых не хватает газа, упущенные прибыли. Казалось бы, всех этих лишних трат и потерь можно было бы избежать.