Седьмой сын - Орсон Скотт Кард

Сказав это, он одним движением вывернулся из объятий матери и вприпрыжку побежал к одному из мальчишек, к тому самому, с которым недавно яростно боролся в пыли.

Вера угрюмо усмехнулась:

– Вот видите, как быстро они умеют забывать?

– И вы не отличаетесь от них, – заметил Троуэр.

Она покачала головой.

– Увы, – печально улыбнулась она. – Я как раз ничего не забываю.

– На ваших губах улыбка…

– Жизнь течет своим чередом, преподобный Троуэр. Я просто продолжаю жить. Это не значит, что я забыла.

Он кивнул.

– Так… расскажите мне, что вы обнаружили, – попросила она.

– В каком смысле?

– Ну, когда ощупывали его шишки, вы ведь мозгоходством занимались. Есть у него в голове что-нибудь или надеяться нам не на что?

– Все нормально. Абсолютно нормальная голова. Ни одной необычной черты.

– Ничего необычного? – ехидно переспросила она.

– Именно так.

– Ну, не знаю, мне так кажется, что необычности в этом хватает, главное, мозгов бы хватило, чтоб понять все.

Она подняла табуретку и пошла в сторону дома, зовя Эла и Кэлли.

Только спустя мгновение преподобный Троуэр осознал, насколько права была женщина. Средних людей в природе не существует. Каждый человек имеет ту или иную черту, которая преобладает над остальными. У Эла все слишком складно – такого быть не может. Человеческий череп отражает склонность к ремеслам – у Эла способности к любому труду присутствовали в абсолютно равных пропорциях. Нет, средним человеком здесь и не пахнет, ребенок оказался исключительным, хотя Троуэр понятия не имел, как эти особенности отразятся на дальнейшей его жизни. Вырастет ли он полным неумехой? Или, наоборот, ему будет подвластно все?

Суеверия суевериями, а Троуэр крепко призадумался над этой загадкой. Седьмой сын седьмого сына, поразительная форма головы, и чудо – иначе не назовешь – с балкой. Обычный мальчик погиб бы. Того требовали законы природы. Но этого ребенка кто-то или что-то защищает, и закон природы был переписан заново.

Когда разговоры исчерпались, мужчины вернулись обратно к работе над крышей. Первая балка уже никуда не годилась, поэтому две ее половинки вынесли наружу. После того, что случилось, люди прикасались к ней крайне неохотно. Поплевав на руки, к полудню они выстрогали другую кровельную балку, заново возвели леса, и к закату кровля была готова. Никто больше не упоминал о случившемся, по крайней мере в присутствии Троуэра. А когда священник вышел поискать расщепившуюся подпорку, из-за которой и случилось несчастье, то нигде ее не нашел.

Элвин ни капельки не испугался, когда увидел, что сверху падает балка. Не испугался он и тогда, когда она с грохотом ударилась об пол по обе стороны от него. Страх нахлынул, когда взрослые начали суетиться вокруг, как в День Вознесения, обнимать его и перешептываться, – да, вот это было страшно. Хотя взрослые часто совершают поступки без причины, просто так.

Как, например, папа, который вечером долго сидел у очага, изучая остатки расщепившегося полена, того самого, которое спружинило под весом кровельной балки и скинуло ее наземь. Попробовал бы кто-нибудь затащить в дом кучу грязных, ненужных щепок, когда мама была в своем обычном настроении. Но сегодня на нее тоже что-то нашло, она стала такой же ненормальной, как и папа, поэтому, когда отец ступил на порог, держа в руках охапку старых щепок, она, ни слова не говоря, нагнулась, скатала с пола ковер и убрала с его дороги.

И правильно. Обычно, когда у папы на лице появлялось такое выражение, лучше его не трогать – это понятно всем и каждому, кто хоть немного разбирается в законах жизни и намеревается прожить на земле подольше. Самыми везучими в семействе были Дэвид и Кальм – они могли укрыться в своих собственных домах на собственных участках земли, уже очищенных от леса, где их собственные жены приготовят им ужин. Они могут сами решать: жить как нормальные люди или сходить с ума. Остальным братьям и сестрам повезло меньше. Когда мама и папа начинали психовать, им приходилось вести себя соответственно. Девчонки прекращали вечные ссоры-драки, дружно накрывали на стол, после ужина без малейших пререканий мыли посуду. Нет и Нед, поев, сразу уходили на двор, где рубили дрова и доили корову. Они даже не перепихивались, как обычно, а о состязаниях кто кого поборет и речи быть не могло, что очень расстраивало Элвина-младшего, поскольку он мечтал, что когда-нибудь сразится с победителем, а не с побежденным. Вот где будет борьба, братьям-то уже по восемнадцать, это вам не малышня, с которой вынужден возюкаться Элвин. Мера в такие вечера просто сидел у очага, вытачивая новую большую ложку для маминого котелка. Сидел не поднимая взгляда – ждал, как и все остальные, когда папа наконец придет в себя и наорет на кого-нибудь.

Самим собой умудрялся оставаться только Кэлвин, трехлетний карапуз. Однако вся беда заключалась в том, что «быть самим собой» для него означало таскаться повсюду за Элвином-младшим как хвостик. Он никогда не подходил, чтобы поиграть с Элвином, не смел даже коснуться его или заговорить о чем-нибудь. Он просто был, держался в пределах видимости, но стоило Элвину поднять голову, как Кэлвин тут же отводил глаза или мышкой шмыгал за дверь, так что Элвин успевал заметить лишь белое пятно, мелькнувшее и пропавшее. Иногда, темными ночами, Элвин слышал тихое дыхание, по которому можно было понять, что Кэлвин не лежит в своей колыбельке, а стоит рядом с постелью Элвина и следит за ним. Но никто этого не замечал. Еще год назад Элвин бросался жаловаться на младшего брата. Как только он говорил: «Ма, Кэлли опять следит за мной», – мама тут же отвечала: «Эл-младший, он же не отвлекает тебя, не трогает, а если тебе не нравится, что он тихонько стоит рядом, тем хуже для тебя, потому что меня это полностью устраивает. О, если бы остальные мои дети – не будем перечислять поименно – вели себя так же тихо!» В общем, сегодня Кэлвин вел себя как обычно – единственный из всех. Остальные же опять стали как сумасшедшие.

Папа не отрывая глаз смотрел и смотрел на расщепленное бревно. То и дело он пытался сложить щепки так, как они были. Один раз он даже заговорил – очень тихо:

– Мера, ты уверен, что собрал все до щепки?

– Я принес все, что нашел, пап, – ответил Мера. – Метлой больше не собрать. Правда, можно было бы вылизать пол языком…

Мама, конечно, тоже слушала. Папа как-то заметил, что, пусть вокруг бушует гроза, девчонки моют тарелки, а все юноши разом рубят дрова, если мама как следует прислушается, то услышит, как белка пукает на дереве, что в полумиле от дома. Элвин-младший не раз гадал, что папа хотел этим сказать: может, мама знает больше колдовских штучек, чем показывает. Один раз он целый час просидел в лесу, затаившись меньше чем в трех ярдах от белки, но даже, как живот у нее бурчит, не услышал.

В общем, вечером мама была дома, поэтому вопрос папы, конечно, услышала. Услышала и ответ Меры, а поскольку в тот момент мама была такой же ненормальной, как и папа, то она сразу напустилась на сына, будто он упомянул имя Господне всуе.