Жемчужина Санкт-Петербурга - Кейт Фернивалл

— Вы искали их?

— Конечно, сударыня.

Искал ли он их? Звал ли их по именам? Бегал ли, как дурак, по улицам от дома к дому, от магазина к магазину? Хватал ли прохожих за грудки, спрашивая, кто видел инвалидную коляску? Да, он делал все это, пока у него не заболели легкие. Он проклинал этих девчонок, пока не осип, но так и не нашел их.

Елизавета Иванова кивнула.

— Я верю вам. Я же вижу, вы — надежный и ответственный молодой человек.

— Я прошу прощения, сударыня, что изза меня вам пришлось волноваться.

— И как же в конце концов вам удалось их найти?

— Я вернулся сюда и собрал людей на их поиски.

Она молча смотрела на него, и ему против воли пришлось продолжать.

— Попков отыскал их, — неохотно признался механик. — Он проследил по следам коляски на снегу.

Этот казак прочесывал улицы, как ищейка, уткнувшись носом чуть ли не в саму мостовую и замечая малейшие отпечатки шин, даже там, где снег был утоптан.

Наконец Елизавета Иванова завершила допрос. Когда она отпила воды, горло в жемчужном ожерелье дернулось.

— Кате нездоровится, — помолчав, сказала она.

— Вот бедато.

— Это не ваша вина.

Искренность, с которой были произнесены эти слова, изумила его. Большинство хозяев любили обвинять во всем слуг. Он подождал, но она больше ничего не сказала.

— Может быть, вам угодно поговорить об этом с самим Попковым? — спросил он.

Она едва заметно вздрогнула.

— Нет.

Было три утра. Вот уже два часа Валентина сидела в темноте. Когда Соня, медицинская сестра, наконец вышла из Катиной комнаты и ее шаги затихли, девушка выждала еще несколько минут и выскользнула в коридор. Босые ноги ступали почти бесшумно, и ручка на двери в комнату больной повернулась, издав лишь легкий щелчок. За каминной решеткой потрескивал огонь, а толстое одеяло на кровати было скомкано и откинуто в угол, где возвышалось, точно цепь скал. Худое тело сестры неподвижно лежало под тонким покрывалом, хотя голова ее беспокойно металась из стороны в сторону по подушке, как будто жила отдельной от тела жизнью.

— Катя, — шепотом позвала Валентина.

В ту же секунду светловолосая голова приподнялась.

— Валя?

— Как ты?

— Мне скучно.

Валентина присела на колени рядом с кроватью.

— Ты же догадываешься, отчего у тебя жар.

— Отчего?

— Оттого что ты поцеловала того грязного ребенка.

— Оно стоило того, — улыбнулась Катя.

— Ты ведь не рассказала маме или Соне об этом?

— Конечно нет. Что я, глупая, что ли?

— Давай будем считать все это приключением, только таким, которое мы не будем повторять. Это я виновата, что так произошло. Я слишком испугалась, прости меня.

— Не говори так. Не говори, что больше не будешь меня брать с собой в новые приключения.

— Если ты и вправду хочешь побывать в новых приключениях, Катя, ты должна выздороветь. И тогда я буду брать тебя с собой, — пообещала Валентина. — Только те приключения, конечно, будут не такими опасными.

— Если приключение не опасное, это никакое не приключение. Я ни капельки не жалею, что мы с тобой попали в него. — Катя убрала с глаз влажную от пота прядь волос. — Скажи, а какой на ощупь был шрам у той женщины, когда ты потрогала его?

— Как теплое стекло. Твердый и скользкий.

— Мне тогда стало так жалко ее.

— А мне нет.

— Я не верю.

— Это правда, Катя. Я ненавижу их. Мне все равно, как они себя называют — меньшевики, большевики или социалистыреволюционеры, — для меня они все на одно лицо. Я ненавижу их за то, что они сделали с тобой. — Она наклонилась к сестре и поцеловала ее в горячую щеку.

Катя подняла руку и нежно погладила темные волосы Валентины.

— Это пройдет. В конце концов ты перестанешь ненавидеть.

— А ты перестала?

— Да.

Валентина не сказала Кате, что уже слишком поздно. Что ненависть уже просочилась ей под кожу и впиталась в кости.

Она постучала в дверь отцовского кабинета. Сегодня настало время сообщить ему о своем решении.

— Входите.

Валентина открыла дверь. Отец сидел за широким, обитым кожей письменным столом. Оторвав взгляд от бумаг, он поднял глаза.

— Ты хотела меня видеть? — спросил он.

Похоже, отец был недоволен тем, что его отрывают от работы.

— Да.

Мужчина сложил руки. Незажженная сигара нетерпеливо закачалась в пальцах. Он все еще хорошо выглядел, хоть и отяжелел немного от слишком частых пиров в Зимнем дворце, но она помнила его стройным и поджарым, каким он был, когда служил армейским генералом. Волосы его были зачесаны назад, изпод густых бровей глядели глубоко посаженные проницательные глаза, такие же темные, как у нее. И сейчас они были устремлены на дочь.

— Садись.

Она села на стоящий у стола стул и сложила руки на коленях.

— Папа, я хотела извиниться за то, что вчера отвезла Катю на Ржевку. Я просто старалась спасти ее от бастующих, которые…

— Я принимаю твои извинения. — Он провел рукой по темным бакенбардам, словно избавляясь от какихто мыслей. — Ты поступила неразумно и даже глупо, — сказал он. — Но я понимаю, ты стремилась защитить сестру.

Валентина ожидала худшего.

— Это все? — спросил он. — Я сейчас занят.

— Нет, — ответила она. — Не все.

Он положил сигару в пепельницу, стоявшую четко на одной линии с лежащими перед ним пером и красным карандашом, и посмотрел на свернутый табак так, словно сейчас ему больше всего на свете хотелось выкурить его в тишине. Отец Валентины был человеком строгой дисциплины и порядка, поэтому и занимал свою должность. Валентине не было известно точно, в чем заключались его обязанности на посту министра, она лишь знала, что это както связано с финансами. Когдато она представляла его себе сидящим в правительственном кабинете и пересчитывающим царские деньги — огромные, до потолка, бумажные пачки и столбики монет.

Наконец ему надоело слушать ее молчание.

— Что еще? — спросил он нетерпеливо. — Мне нужно работать.

— Папа, я не хочу возвращаться в институт.

Он удивленно посмотрел на дочь. Валентина ожидала, что отец рассердится, но этого не случилось. Во взгляде его не было и намека на злость. Он улыбнулся.

— Надеюсь, ты одобришь мое решение, папа, — добавила она торопливо.