Любовь в Серебряном веке. Истории о музах и женах русских поэтов и писателей. Радости и переживания, испытания и трагедии… - Елена Первушина

В мемуарах она рассказывала о том, как актеры в честь премьеры «Балаганчика» устроили веселый «бумажный бал», или «Вечер бумажных дам», которые «на аэростате выдумки прилетели с Луны». На балу «на всех участниках были накинуты фантастические костюмы или детали костюмов (корона, плащ, меч и т. д.) из цветной, золотой или серебряной бумаги». Валентина Инокова тоже вспоминает об этом вечере: «На Н.Н. Волоховой было длинное со шлейфом светло-лиловое бумажное платье. Голову ее украшала диадема, которую Блок назвал в стихах „трехвенечной тиарой“. Волохова в этот вечер была как-то призрачно красива, впрочем, теперь и все остальные мне кажутся чудесными призраками. Точно мерещились кому-то «дамы, прилетевшие с Луны».

Позже этот маскарад в стихах Блока превратился в вихрь вокруг Снежной маски, «Вихрей северной дочери». Волохова рассказывает: «Когда Александр Александрович принес мне первые листки из цикла „Снежная маска“ и просил позволения прочесть мне написанные за эти дни стихотворения, — я была очарована их исключительной музыкальностью, несколько смущена звучанием трагической ноты, проходящей через все стихи, и очень удивлена отдельными оборотами речи и выражениями, которые не соответствовали реальному плану. Когда Александр Александрович, прочтя строки:

взглянул и увидел крайнее изумление на моем лице, он, несколько смутившись, с сконфуженной улыбкой, стал объяснять, что в плане поэзии дозволено некоторое преувеличение.

— Как говорят поэты: „sub specie aeternitatis“, что буквально означает, — сказал он с улыбкой, — „под соусом вечности“.

Он словно просил прощения за некоторые поэтические вольности. Пришлось простить».

Как другой пример «поэтических вольностей» Наталья Николаевна приводит историю создания стихотворения «Она пришла с мороза…». Она рассказывает, как зимой 1907/08 года в лютый мороз («до 26–28 градусов при полном отсутствии снега») они однажды вместе с Любовью Дмитриевной поехали в город «и на обратном пути так окоченели, что слезы невольно катились у нас из глаз и замерзали на щеках. К Блокам было ближе[24], чем ко мне, и потому Любовь Дмитриевна завезла меня к себе. Она сейчас же захлопотала, как бы согреться чем-нибудь горячим, а меня проводила в кабинет к Александру Александровичу. Он сидел за столом и работал. Я почувствовала, что явилась несколько некстати. Но он очень мягко и вместе с тем решительно заявил, что прежде всего мне необходимо согреться, а потому он затопит сейчас камин, я же должна сесть с ногами на диван и укрыться пледом. Так я и сделала. Камин быстро запылал, и Александр Александрович стал читать мне вслух отрывки из „Макбета“ (одной из его любимейших трагедий). Под влиянием приятного тепла и под звуки его мелодичного голоса я слегка задремала. Это случилось как раз в тот момент, когда Александр Александрович читал о „пузырях земли“, о которых он „не может говорить без волнения“ (его слова). Потом, когда мне пришлось прочесть стихи:

— дочитав до конца стихотворение, я невольно вспомнила: „sub specie aeternitatis…“ — и улыбнулась».

На самом деле, стихотворение заканчивается так:

Видимо, именно упоминание Паоло и Франчески, грешных влюбленных, чье грехопадение совершилось во время совместного чтения романа о Ланселоте, и показалось Наталье Николаевне неуместным, особенно когда Любовь Дмитриевна хлопотала на кухне, собираясь принести гостье горячего чаю, — обстановка никак не для Паоло и Франчески, да и едва ли голуби будут целоваться в феврале, в жгучий мороз[25].

Наталья Николаевна четко ощущала свою несхожесть с героиней посвященных ей стихов и обсуждала ее с поэтом: «У нас бывали частые споры с Александром Александровичем. Он, как поэт, настойчиво отрывал меня от „земного плана“, награждая меня чертами „падучей звезды“, звал Марией — звездой, хотел видеть усыпанным звездами шлейф моего черного платья. Это сильно смущало и связывало меня, так как я хорошо сознавала, что вне сцены я отнюдь не обладаю этой стихийной, разрушительной силой. Но он утверждал, что эти силы живут во мне подсознательно, что я всячески стараюсь победить их своей культурой и интеллектом. Отсюда раздвоенность моей психики, трагические черты в лице и в характере, постоянное ощущение одиночества и отчужденности среди людей… Естественно, что я порой поддавалась убедительности Блоковского стиха и чувствовала себя и Фаиной, и Незнакомкой. Но моей душе и правде наших встреч с Александром Александровичем ближе всего отвечают стихи, обращенные к „Снежной Деве“. Я бы сказала, что стихи:

что эти стихи, как нельзя лучше, рисуют наши взаимоотношения с Александром Александровичем в ту снежную, вьюжную зиму, когда мы с ним встретились в прекрасном, сказочном городе…».

Но как Настасья Филипповна не смогла остаться с князем Мышкиным, как Фаина не могла остаться с Германом, так и Наталья Николаевна не смогла полюбить Блока, потому что уже любила другого и только что пережила мучительное расставание. По словам ее подруги Валентины Иноковой: «Она только что рассталась со своей большой, живой любовью, сердце ее истекало кровью». Впрочем, неразделенная, незавершенная любовь является отличной пищей для вдохновения. Благодаря тому, что Волохова не ответила на чувства Блока, мы имеет возможность наслаждаться стихами «Снежной маски» и «Фаины» и драмой «Песнь судьбы», которую можно прочесть не только как историю несчастливой любви поэта, и как драму «невстречи» русской души с российской интеллигенцией[26].