Свои камни - Вадим Олегович Калашник

уж тут ничем помочь не смогла. Потом порылась в нижнем ящике шкафа и положила в мешок оставшийся от отца шерстяной шарф.

Ранним утром она вывела отца Фому, как он и просил, через огороды. Тепло простилась с ним и долго глядела, как Отец Фома шаткой походкой уходит по полевой дороге становясь все меньше и меньше. Только когда он совсем исчез она поправила платок и пошла домой.

Медные пряжки на кожаных ремешках чемодана давно не открывались, покрылись зеленью и намертво присохли к старой коже. Я подергал, но они не поддались. Тогда я сходил за ножом и совершенно бесцеремонно и разрезал ремешки.

Прежде чем открыть крышку, я почему-то помедлил и даже хотел крикнуть отца, но он был занят, и я все сделал сам. Что меня по-настоящему поразило, когда я открыл крышку, была совершеннейшая чистота, посреди запыленной комнаты на пыльном столе лежал старый облупившийся чемодан, хранивший внутри небывалую чистоту. Казалось, что все его содержимое светилось. За годы ни пыль, ни сажа, ни тлен не проникли в чемодан и все предметы внутри него выглядели так, словно их только что протерли и заново покрыли лаком.

В чемодане было несколько старинных книг, в тканном переплете с «ятями». Несколько икон, заботливо завернутых в светлую ткань. Несколько фотографий. Одна очень странная, в застекленной деревянной рамке. На фото сидели и стояли несколько человек в военной форме с саблями и наградами, а среди них не весть откуда взявшийся поп. На попе была странная цилиндрическая шапка похожая на цилиндр без полей. Поп, как и положено, был с крестом на шее и почему-то несколькими крестами на своем черном балахоне.

Я перевернул фото и прочитал, Отцу Илариону (Инакиеву) от майора Астрецова Б.Ю. на долгую память, с благодарностью. Владивосток 1906 год.

На следующей фотографиях был этот же поп, видимо с женой и двумя маленькими девочками.

Я перевернул. Фотография была наклеена на плотный картон с выдавленным названием фотоателье и дата «7 мая 1907 года. Астрахань».

Под фотографиями лежала стопка писем, перехваченных зеленой лентой. Конверты были старые и марки на них по нынешним временам могли стоить больших денег.

– Смотри какое сокровище, – сказал я, ставя чемодан на стол перед родными. – Тут видно поп раньше жил.

– Интересно, – сказал отец, внимательно разглядывая как я выкладываю, предметы на скатерть. – Это ты на чердак что ли забрался?

–Ага, – гордо сказал я. – Смотри какие книги старые и все в идеальном порядке. Букинистическая редкость. А конверты с письмами, там марки еще дореволюционные.

– А еще там что-нибудь есть? – спросил брат.

– Всякий мусор, корзинки, корыта, ящики.

Но брат не поверил и ушел в дом.

– Да уж, – сказал отец, перебирая фотографии. – Целая жизнь. Смотри-ка, этот священник всю страну объехал. Два георгиевских креста имеет.

– А как поп может иметь военные награды?

– Наверное он был полковым священником, – ответил отец, рассматривая на письмах, адреса отправителей, – Уважаемый видно был человек, этот Иларион. Писали ему со всех концов.

– Да, – согласился я. – Марки такие сегодня больших денег стоят.

– Наверное, – согласился отец. – Только мы их продавать не будем. Не хорошо как-то. Люди их хранили. Вон как аккуратно все уложено.

– Зря, – ответил я. – Деньги все-таки.

– Да что у нас денег что ли нету, – ответил отец задумчиво. – Чужими вещами торговать, по-моему, не прилично.

Мой отец всегда умел сказать о важном так, что оно намертво врезалось в память. Потом, через много лет, когда его уже не было, я часто вспоминал этот, да и многие другие его разговоры. И очень много думал о его жизни.

Когда человек жив. мы чаще воспринимает его исключительно по ходу данного житейского момента. Никогда не задумываемся над тем, как тот или иной его поступок, которому мы стали свидетелями, оказывает влияние на нашу жизнь.

Настоящее настолько мимолетно, что мы не всегда успеваем понять, что на самом деле с нами происходит, до тех пор, пока оно не становится прошлым. И даже тогда мы не сразу придаем этому значение. Слишком уж быстро наше настоящее превращается в наше прошлое.

Однажды мы с пацанами «чистили» озеро от тины, забрасывали многозубый крюк на капроновой веревке и вытягивали. Очень наглядный пример смены настоящего прошлым. Настоящее, это момент, когда человек забрасывает крюк в пруд, в будущее. Он не знает, что вытянет, но все разно забрасывает, больше ему делать не чего. А когда крюк с травой оказывается на берегу, настоящее превращается в прошлое. Трава уже не занимает нашего внимания, его занимает только следующий бросок крюка в замутненную нами воду пруда. Некогда нам копаться в этой траве. Может когда-нибудь позже, но и то редко.

Когда отца не стало и все собрались на поминки, я узнал очень много интересного. Особенно меня тронула история о том, как он помог человеку найдя его машине новую крышу взамен помятой. По тем советским временам царский подарок. Особенно рассказчика поразило то, что он просто обмолвился о своей проблеме, а отец не забыл и при первой же возможности помог. Просто увидев в гараже у приятеля не нужную тому крышу. Просто так не по корысти, не «за похвалу и не за пахлаву», а просто, по ходу жизни. Потому что это хорошо.

Отец обладал огромными знаниями в своей профессиональной области, но никогда не пытался извлечь из них выгоду, сделав карьеру и выбиться вперед.

Он очень тяжело переживал любые конфликты, никогда не становился их зачинщиком и всячески старался их прекратить, и неподдельно расстраивался, когда ему это не удавалось.

Он не боялся никакой работы, в плане решимости за нее браться, у мы с братом очень довольны, что унаследовали это его качество. Ну, а как уж мы им распорядились, вопрос не по теме.

А в тот день я почему-то согласился с решением отца и ни книги, ни марки, ни фотографии в торг не пошли.

К усталости наступавших прибавилась еще и ранняя дождливая осень. С ее глубоким бездорожьем и гнетущей серостью, которую на русских просторах иностранцы ощущают особенно мучительно.

Наступательный задор еще был, но выгорал быстро. Им еще хватало уверенности в успехе, но усталость нарастала, и они не задерживались, в маленьких деревнях. Как не останавливается изможденный боксер, когда ясно чувствует близость своей победы. Он перестает отвлекаться на тактику и сложные комбинации, а просто бьет соперника в надежде что тот выдохнется раньше, до того, как ударят в гонг.

Они вкатили в деревню, проехались по улице, наскоро проверили сараи и подвалы, напились у колодца