Черная сакура - Колин О'Салливан

с любым своим учеником я могу сохранять хладнокровие, а когда появляются эти суккубы, моя кровь вскипает? Что за злобный напор, что за…

У меня нет времени размышлять, потому что меня вызвали. Мне приходится оставить мысль о кофе и направить стопы в кабинет директора. Он знает, что у меня до следующего урока не меньше полутора часов, и потому готов потратить на меня свое драгоценное время. Такой он человек, тратит свое драгоценное время; я уверен, в запасе у него полным-полно придирок. Записка на моем рабочем столе гласит, что я должен явиться в его кабинет для «краткой беседы», и я вздыхаю. Такой вот я теперь вздыхатель.

— Наша школа — механизм особого рода.

Он всегда начинает свою тираду/филиппику/исповедь/лекцию/«краткую беседу» с какого-нибудь высказывания, волнующего и бодрящего, заранее подготовленного и отработанного, обычно заимствованного и чаще всего неуместного. Как я уже говорил, мой отец был знатоком литературы, даже держал у себя настоящие бумажные книги и постоянно приводил выдержки из Флобера, Оэ и Кундеры, так что любую цитату я узнаю с лету, едва услышу. И у меня на языке они постоянно вертятся — сейчас что-нибудь вспомню.

— Садитесь, дружище.

Сегодня он, кажется, в бодром расположении духа, а это о чем-то говорит, даром что ему за восемьдесят и выглядит он потрепанным. Выходить на пенсию он отказывается. Мы не уверены, что его пребывание здесь вообще законно, но он такой человек, всегда стремился попирать авторитет начальства. А теперь, в этом загнивающем селении, он сам авторитет и начальство. Призывы к изменениям громогласно раздавались целое десятилетие, насколько я помню — я начал здесь работать в возрасте двадцати двух лет, и уже тогда всем осточертели его эксцентрические выходки.

— Нашей школе нужны такие, как вы. За вами будущее не только этой гибнущей школы, но и этой злосчастной страны, нам нужны такие замечательные личности вроде вас, чтобы дать надежду всей этой кретинической молодежи.

Начинает мягко. Но скоро из него попрет настоящий фашист. Просто дайте ему время разогреться. Расправить свои дурацкие мысленные мышцы.

— Да, сильные люди, честные люди. Но скажите, Немото-сенсей, почему вы еще никого не произвели?

— Не произвел?

Мне понадобилось какое-то время, чтобы уяснить смысл его бормотания, но наконец я (с удивлением) осознал, что он спрашивает меня (в очередной раз), почему я не наплодил потомства. Мы говорили об этом уже не единожды. Во-первых, это не его дело, но люди старшего поколения считают, будто имеют право вмешиваться в любые семейные дела, а потому неудивительно, что боссы советуют проявлять побольше активности в постели — по той же причине правительство назначило дополнительные надбавки школьным работникам, которые производят на свет больше детей (такие наверняка есть). А во-вторых…

— Это жизненно важно, Немото-сенсей. Если у вас есть дети, вы подаете правильный пример. А здешним детям нужно видеть правильный пример и отличать его от правильного примера.

— Вы хотите сказать, от неправильного примера.

— Да, разумеется. Я так и сказал.

Конечно, вы так и сказали.

Он смотрит в окно, единственное во всей школе окно, не забранное решеткой, его длинное прямоугольное лицо внезапно светлеет, глаза увлажняются, будто он размышляет о былых временах, когда земля была твердой и основательной, редко вздрагивала и тряслась, вулканы не красовались друг перед другом, выпуская в воздух кольца дыма, а наши гневливые соседи еще не проводили испытания ракет, ставшие в конце концов не столько испытаниями, сколько угрозами и властными требованиями. Сам директор твердит, что те острова принадлежат нам, и хотя споры продолжаются, он все сильнее укрепляется в своей уверенности. Но сегодня его занимает не политика, а семья и путь к национальному возрождению.

Пускай себе трещит. Я знаю, когда перестать слушать. Это обычная трепотня. А в сущности, неприкрытое хамство, и будь мы в другой стране, вероятно, я сказал бы, куда ему идти и что делать. Но здесь, несмотря на все большее распространение вульгарного сленга и засилье бессмысленной грубости (и в речах, и в поступках), от нас ожидают уважения к боссам; они всегда правы — всего неделю назад он позволил себе сексистское замечание в адрес моей коллеги, учительницы физкультуры, славной Майи, спросив ее, как такая роскошная женщина до сих пор не может изыскать способ, чтобы завести ребенка. Никто в учительской и бровью не повел при этом громогласном и оскорбительном замечании, никто не возмутился; на стороне директора выслуга лет и почтенный возраст — даже в этом вымирающем краю сохраняется традиционная иерархия. Может, развязные болельщики на мерзких субботних матчах правы? Может, всем нам следует выкрикивать друг другу оскорбления, общаться друг с другом в новой вульгарной манере — и это подействует освежающе?

Пока директор глядит в окно, собираясь с мыслями, я рассматриваю стены. Гляжу на изящные деревянные панели, которые ежедневно чистит и протирает целая бригада старательных уборщиков. Вижу изящные каллиграфические работы, старые изображения старой страны: туманные горы, черепахи, журавли, красные солнца, суеверия и идеалы; все напоминает о прежних временах, когда не было ни войны, ни беспокойства, ни социальных потрясений, когда природный мир был изобилен и щедр, а промышленность играла заметную роль. То было давным-давно, когда еще не родился никто из нас, даже директор Мисава, а теперь стало историей, но эти картины действуют успокоительно; я понимаю, зачем он развесил их здесь, понимаю их ценность, их пользу. Еще у него есть меч — длинный, сверкающий клинок, который он часто начищает в чьем-нибудь присутствии, медленно проводя по нему тканью и стараясь, чтобы свет отражался от лезвия и попадал в глаза посетителю, как будто директору девять лет, а не вдевятеро больше. Большинство не обращают внимания, устав от его показной бравады. Он кладет палец на острие, проверяет, хорошо ли оно заточено, годится ли в дело, глубоко ли войдет в человека (в кого-нибудь из ОРКиОКцев, которых он так ненавидит). Как и все обитатели исчезающих селений, он причисляет себя к крайне правым — в той мере, чтобы не прослыть совсем отсталым (все они такие, заблудшие в политике, мечутся от левых к правым, а потом обратно от правых к левым), и ни перед кем не извиняется.

— Бац, бац — и готово.

Наверное, так директор описывает наилучшую технику успешного соития, что довольно удивительно, ведь он наверняка давным-давно не занимался ничем, отдаленно напоминающим половой акт. Он улыбается, как будто только что подал мне совет, в котором я остро нуждался, сообщил сведения, которые я усердно разыскивал. Разговоры с ним зачастую напоминают задания, которые дают на уроках по иностранному языку: «Заполните пропуски подходящими по смыслу словами», только тут никаких