Удавка для Снежной королевы - Инна Балтийская

– Ну, если уж он знает подробности про банкира…

– Ну и откуда он узнает биографии жертв?

– Ну, встречает на улице подходящую девушку, выслеживает, и все узнает.

– Прямо Джеймс Бонд какой-то свихнутый. Устроить длительную слежку, собрать настоящее досье с компроматом, и все лишь для того, чтобы потом быстренько удушить жертву и выколоть ей глаза.

– Ну, не только для того, ты забыла про шантаж. Может, он и не маньяк вовсе. Просто у него такое ноу-хау – убивать одних девушек, а потом фотографиями их трупов шантажировать других.

– Интересная мысль. – задумалась я. – Ты полагаешь, он просто косит под маньяка? И все задумано для того, чтобы шантажировать банкира Перельмана? Хорошо, но зачем было убивать сразу двух девушек – Аню и Марго? Для того, чтобы насмерть напугать Машу, вполне хватило и одной фотографии.

– А может, он и хотел задушить и сфотографировать одну Аню? Задушить успел, а пока доставал фотокамеру, в подъезде раздались чьи-то шаги, и он сбежал? Вот и пришлось душить еще одну девушку. А может, он решил убить нескольких, чтобы создать видимость серии. Если будет лишь одна жертва, и сразу письмо банкиру, милиция сразу догадается, кто шантажист.

– Похоже на правду. Значит, кто у нас вырисовывается – хладнокровный шантажист и убийца, прикидывающийся маньяком? Так что: все-таки Петр Гринько?

Новая жертва ему не нравилась. Те, предыдущие, были молоденькими и хорошенькими. Он испытывал настоящий кайф, набрасывая им на шею телефонный провод и сжимая его концы в своих мускулистых руках. Девушки бились в судорогах, пытаясь вдохнуть хоть глоток воздуха, потом грузно падали на пол, а он с помощью своей удавки приподнимал их головы, наслаждаясь каждым мигом предсмертной агонии. И каждый раз ему казалось, что на их месте, на грязном полу подъезда – та, с которой все началось.

Он всегда был странным. Почему-то еще со школы он не мог смотреть людям в глаза. Черные точки зрачков в середине цветного желе вызывали у него непонятный страх. Ему казалось, что глазное яблоко сейчас вспенится, выйдет из берегов глазниц и растечется по лицу собеседника, Он отводил взгляд, начинал заикаться, и в результате любое общение превращалось для него в пытку. В школе он сидел за последней партой один. Одноклассники пытались его дразнить, но он, не отвечая на насмешки, сразу бил обидчика в самое ненавистное место на лице – глаз. Получив пару фингалов, от него отстали. Он был некрасив – худощавый, прыщавый, с угрюмым вытянутым лицом. Так и просидел всю школу один – без приятелей, без любовных увлечений. Его побаивались даже учителя – что-то недоброе исходило от лица с бегающими впалыми глазами.

Он не любил смотреть кино, зато много читал. В книгах не надо было смотреть в глаза героям. Он ходил в походы, участвовал в опасных экспедициях вглубь земли, а в подростковом возрасте покорял смуглых красоток. А по ночам его фантазии оживали и норовили заглянуть ему в глаза. Их зрачки впивались в его, и как будто тянули наружу. Он просыпался с жутким криком, прижав кулаки к готовым вот-вот вытечь глазам. На крик прибегали испуганные мать с отцом. С отцом он как-то поделился содержанием ночных кошмаров, но тот, простой строительный рабочий, пригрозил подростку ремнем, если тот не прекратит придуриваться.

Он больше не рассказывал родителям свои «фантазии», но они вовсе не проходили. Теперь кошмары сопровождались негромким пением или странными разговорами на неизвестном ему языке. Посторонний взгляд вызывал у него уже не смутный страх, а самый настоящий ужас. Чтобы не встречаться ни с кем глазами, он сократил общение до минимума. Окончив школу, не стал поступать в институт, а пошел в строительное училище, по стопам отца. На стройке надо таскать кирпичи, а они, в отличие от людей, безопасны. В училище его побаивались так же, как в школе. Если доходило до драки, дрался он без правил. Он не боялся ни крови, ни боли – похоже, боль он почти не чувствовал. В молодежных тусовках он участия не принимал, но разговоры о бабах все же слышал – в курилке, на практике, на лекциях. Эти разговоры вызывали у него сладкое томление внутри живота и ночные фантазии о красотках, которые полюбят его и не станут смотреть в глаза.

Закончив училище, он пошел работать на стройку вместе с отцом. Ночные фантазии становились все сильнее, ночные кошмары – тоже. И он впервые задумался – нет ли тут связи? Если у него появится постоянная женщина, возможно, жуткие видения, в которых его глаза, разрываясь, вытекают из орбит, исчезнут. По крайней мере, надо попробовать. На очередном перекуре он подошел к одному из рабочих и, по привычке смотря в сторону, поинтересовался: где можно снять девушку – недорогую и непротивную? Развеселившийся рабочий тут же подсказал добрый десяток адресов разных массажных салонов и уличных «точек», где стоят соответствующие девицы, и в полном восторге пошел рассказывать дружкам, что странный девственник, видимо, решил распрощаться со своей невинностью.

Он действительно решил это сделать. Этим же вечером он пошел на улицу, на которой действительно стояло несколько сильно раскрашенных молодых особ, Он выбрал ту, что помоложе и посимпатичнее, подошел и, смотря на ее сапожки на шпильках, спросил:

– Ты проститутка?

Девушка, обалдев, посмотрела на него, потом захихикала и кивнула.

– У тебя помещение есть? Я в первый раз, мне надо, чтобы все происходило медленно.

Девушка захихикала еще громче, но смущения он не почувствовал. Подумаешь, краля, торгует собой, а еще выпендривается! Но злость на излишне смешливую девицу постепенно заполняла его. Тем временем девица куда-то позвонила по мобильнику, и они вдвоем пошли на соседнюю улицу, зашли в какую-то подворотню, затем поднялись по узкой лесенке на пятый этаж и вошли в квартиру, дверь которой оказалась незапертой. Впрочем, запирать тут было нечего: в темном грязном коридоре к стене были прибиты три деревянных крючка-вешалки, в комнате, куда они вошли, вообще не было ничего, кроме стула с высокой спинкой и широкой тахты, накрытой грязным коричневым покрывалом.

– Ну что, невинный ты наш, устраивает? – прохихикала девица.

Он огляделся и пожал плечами. В его странном внутреннем мире такие мелочи, как чистое постельное белье, особого значения не имели. Имело значение лишь то, что девушка была яркой, как весенний цветок, и приятно пахла.

– Раздевайся. – кинул он ей через плечо, стаскивая брюки. – И погаси свет.

– Стесняешься? – поинтересовалась проститутка.

Он не стеснялся своей или ее наготы, но боялся при свете увидеть ее глаза. Сам подошел к выключателю, свет в комнате погас, но полная темнота так и не наступила. Незанавешенное окно сильно подсвечивалось рекламой стоящего напротив супермаркета. Пожалуй, читать при это свете было нельзя, но видно все было прекрасно. Кровать, стены и человеческие тела приобрели причудливую желто-красную расцветку. Ему стало не по себе. Девица тем временем разделась полностью и в вольной позе раскинулась на тахте. Он подошел к ней, зажмурился, сердце стучало, как паровой молот, дыхание прерывалось. Присев на тахту, он попытался нашарить руками тело девушки, но она, захихикав, слегка отодвинулась, ускользая от его рук. От неожиданности он открыл глаза и встретился с ее взглядом…