Гагаи том 2 - Александр Кузьмич Чепижный

в армии не вкалывают — служат Родине, — проронил он. — Между прочим, и у печей кто-то должен работать. Мне, например, нравится. К. рабочему классу тоже, знаете ли, приобщился. Или это плохо?

— Прищучил-таки старого, — усмехнулся Пташка. — Мо-ло-дец. — А самого задело, что этот мальчишка вот так отбрил его при всем честном народе, и он продолжил: — Только мы еще поглядим: брать тебя в рабочий класс или останешься «приобщенным». Оно ведь не то главное, что ты с лопатой у печи стоишь. Как стоишь! — вот в чем корень. Со смыслом или лишь бы день до вечера? И как думаешь! И какая у тебя душа!.. Многие к нам липнут. Посмотришь на иного: в спецовке рабочей, и специальность соответственно, а внутри — Семен Коряков... Или еще каким прохиндеем оборачивается. Нет, мы присмотримся, с батей твоим поглядим, правда, Тимофеич?

— А то как же, — отозвался Сергей Тимофеевич, пряча довольную улыбку — Олег показал-таки пыжовский характер. — Непременно.

Пташку привело в хорошее расположение духа и то, что за ним было последнее слово в разговоре с младшим Пыжовым, и покладистость Сергея Тимофеевича. Он благосклонно посмотрел на Олега, закивал:

— Ничего, сделаем из тебя рабочего человека. Настоящая закваска, она. чувствуется. У Тимофеевича в семье иначе и быть не может...

Пантелей Харитонович возвращался со смены довольный собой, жизнью. Все у него складывается, как нельзя лучше: на работе, дома, с детьми. А что еще нужно человеку для полного счастья! Вот и пела его душа.

Дома, застав заплаканную жену, застывшую у окна дочь. Пантелей Харитонович подумал, что поцапались его бабы, сразу же принял сторону жены:

— С каких это пор взяла себе в голову мать обижать? — недовольно заговорил. — Не погляжу на студентское звание — под хвост загляну.

— Ой, Паня, може, уже и не студентка, — в голос завыла Власьевна. — Понесла она...

— Что?.. — спросил, словно оглушенный, еще не в полной мере сознавая случившееся. Но внезапно что-то черное обрушилось на него, застило свет, затмило разум. В смешавшихся мыслях только одна казалась спасительной: <Убить ее, подлую, убить свой позор». И он двинулся на Светку, взметнув кулаки.

Она встретила его спокойным и строгим взглядом. Увидев совсем близко живущие уже новой жизнью глаза, он вдруг понял свое бессилие перед непревзойденной силой и величием материнства. Но боль и ярость жгли его сердце, и он скорчился, завертелся волчком, столкнулся с поспешившей было на выручку дочери Власьевной. И тут уж ничто не остановило его: как держал судорожно сцепленные кулаки, так и обрушил на жену, загремел:

— Не уберегла! Не уберегла, старая сучка! Как же ты смотрела?! Какого черта делала дома?!

— Папа, не надо! — встрепенулась Светка, кинулась к ним. — Не надо!!!

Ее высокий крик как бы вырвал Пантелея Харитоновича из окружавшей его тьмы. Он увидел разбитое в кровь лицо жены, Светку, поднимающую мать на ноги... И понял: все, что сейчас произошло, ОТНЮДЬ не дурной сон. не кошмарные видения, которые исчезают при пробуждении. Он еле доплелся вдруг ослабевшими ногами к столу, тяжело опустился на стул, обхватил склоненную голову руками и замер. Может быть, в эти минуты он видел свою дочку совсем крохой? Или вел ее в детсад? Или переходил с ней из класса в класс?.. Менялись бантики, платьица. Может быть, в эти минуты сердцем плакал над погибшей мечтой своей?.. Может быть, наливался новым гневом?..

А Светка обреченно думала, что же теперь с ней будет. Все обнаружилось гораздо раньше, чем она предполагала. Их ставили на учет в студенческой поликлинике, и был медицинский осмотр. Врач-гинеколог, конечно, сразу же обнаружила беременность. Потом был мучительно-стыдный разговор в деканате, когда выяснилось, что она не замужем. Декан сказал, что ей надо не учиться, а рожать. Пусть еще и комсомольцы факультета решают: имеет ли она право с такими первобытными представлениями о нравственности оставаться в комсомоле. Он был суров и непреклонен. Никто ему не перечил. И лишь заместитель декана — строгой красоты женщина — решительно не помнила, что они не только администраторы, но прежде всего врачи и просто родители, у которых тоже есть дети. Светка умоляюще, сквозь слезы, смотрела на своих судей, сбивчиво лепетала: «Оставьте учиться. Пожалуйста, не выгоняйте». «Как же ты будешь учиться? — спросил декан. — Аборт сделаешь?» И Светка испуганно воскликнула: «Нет, нет! Не надо. Оно ведь живое!.. Я все вынесу. Это и ему надо, чтобы я училась, — малышу...» Тогда снова вмешалась заместитель декана: «И мне противна распущенность — не приемлю, отвергаю, но материнство!.. Если девочка попала в беду...» Она не договорила, так как, извинившись, ее прервал декан, велел Светке оставить кабинет и за окончательным ответом явиться завтра. Обо всем этом она и рассказала матери, почувствовав жгучую потребность, как бывало в детстве, поделиться своими печалями, пожаловаться, ощутить утешительное тепло материнской руки... Только разве сравнимы те далекие детские горести с нынешней огромной бедой, под тяжестью которой и мать согнулась — побитая, тихонько плачет, забившись в угол, и отец сдал — в тяжелом безмолвии сгорбился над столом.

— Кто?.. — вдруг спросил он, не поднимая головы.

Светка молчала, соображая, чего от нее хотят.

— Кто отец ребенку?

И Светка оказалась неподготовленной ответить на этот вопрос. Она только теперь начинала понимать, как зыбко ее искреннее намерение оградить Олега от возможных неприятностей. Но все же сказала:

— Теперь это не имеет значения...

Снова нависло густое молчание, только скрипнули зубы отца.

— Значит, бесфамильный? — спустя некоторое время проронил он. — Ни фамилии, ни отчества... Ничего себе — подарочек. — Со всей мочи грохнул кулаком по столу — С кем таскалась?!

В этот миг Светка осознала, что нет смысла упорствовать, что так, как она думала, в жизни не бывает...

— Пы-жов? — с придыхом переспросил Пантелей Харитонович. — Тот прохвост?! — Схватился из-за стола, бросился к двери: — Ну я им!..

— Папа, не делай ему плохого! — не в силах остановить отца закричала Светка. Вслед закричала — отчаянно, со слезой в голосе: — Я люблю его! Люблю!..

В доме Пташки остались две обнявшиеся, плачущие женщины, а Пантелей Харитонович мчался к Пыжовым, никого и ничего не замечая, еще не зная, что скажет, что предпримет, чего добьется, как поможет своему горю?.. Все окрест словно заволокло туманом. Сам он будто растворился в нем, стал его сутью. И в этом черном тумане тяжело ворочались черные мысли.

Ему открыл Сергей Тимофеевич и отшатнулся, увидев страшное, искаженное болью и ненавистью лицо своего друга. Потом подался к нему:

— Что случилось, Паня? Что произошло?!

— Случилось?! — сразу же перешел на крик Пташка. —