Завет воды - Абрахам Вергезе

Он знал, что корова — это очень большая ценность, она и была для него привычной валютой. — Улыбка Джоппана погасла. — Отец мог бы и раньше показать мне эту книжку. Думаешь, он ценил то, что я умею считать и вести дела? Если он видел меня с книгой, то недовольно хмурился. Его пугало, что я обладаю знаниями. Он был хорошим человеком. Но хотел, чтобы я стал им. Следующим Самуэлем, пулайаном из Парамбиля.

Слушая друга, Филипос чувствовал себя виноватым, потому что Самуэль очень гордился, что Филипос окончил школу и поступил в колледж. Ему неприятно было думать, что Самуэль считал Филипоса человеком иного уровня, чем собственный сын.

Отец с сыном частенько ссорились. Но объединились, чтобы спасти Филипоса, когда тот дошел до крайней точки в своем опиумном угаре. Однажды утром, вскоре после того как Элси утонула, они, получив благословение Большой Аммачи и сговорившись с Унни и Дамо, вытащили Филипоса из его комнаты. Дамо уцепил его хоботом и зашвырнул себе на спину, где его подхватил Унни, и они пустились в путь — Филипос, плотно зажатый между Унни и Самуэлем на слоне, а Джоппан на велосипеде следом за ними. Филипос орал и просился на волю всю дорогу, пока они не добрались до лесной делянки Дамо. Оттуда Дамо двинулся по тропе вглубь леса, к хижине, где Унни хранил горшки с едкой мазью, большие металлические напильники и серпы, чтобы подстригать ногти Дамо и чистить наросты на подошвах. Когда Дамо взбредало в голову свободно побродить в джунглях, именно в этой хижине дожидался его Унни, частенько напиваясь вдрызг. В следующие шесть недель Джоппан то приходил, то уходил, но Самуэль неотлучно оставался рядом с Филипосом в хижине, терпел от него оскорбления и проклятия, ухаживал за ним во время приступов судорог, галлюцинаций и лихорадки, пока тело Филипоса не освободилось от хватки опиума. Но они продолжали жить в лесу. Филипос мучился от стыда. Долгие задушевные беседы с Самуэлем помогли ему увидеть, как чудовищно разрушила его жизнь маленькая деревянная коробочка. Искушение никогда полностью не оставляло Филипоса, но мысль, что он разочарует Самуэля, Джоппана и маму, удерживала на правильном пути вернее всего прочего.

— Джоппан, мы с матерью хотим сделать тебе предложение, хотя, судя по тому, что ты сказал, ты его, вероятно, отклонишь. Но все же выслушай меня.

Филипос сказал, что они с Большой Аммачи очень многим обязаны Самуэлю. Самуэль был его советчиком и наставником в повседневных делах Парамбиля. Без Самуэля он пропал бы как человек и не справился с управлением хозяйством, ему и близко не сравниться с мудростью Самуэля.

— Это исключительно деловое предложение. Ни в коем случае не замена Самуэлю. Мы хотели бы, чтобы ты стал управляющим Парамбиля, вел все дела — в обмен на двадцать процентов доходов от урожая. Плюс ежемесячное жалованье, если выдастся неудачный год, то есть ты все равно будешь иметь средства. Если решишь распахать новые участки, это добавит работы, но вместе с тем увеличит доход.

Джоппан молчал.

— Двадцать процентов от выручки — это значительная сумма, — добавил Филипос. — Но меня вполне устраивает. Я смогу больше писать. Для ведения хозяйства я не слишком приспособлен.

Молчание становилось неловким. Джоппан колебался, не решаясь заговорить.

— Филипос, то, что я сейчас скажу тебе, я не смог бы сказать Большой Аммачи. Я слишком уважаю ее за ее любовь к моему отцу и ко мне. И ей, и тебе трудно будет понять, но я все же скажу. Деньги на этой книжке… — Он пристально взглянул в глаза Филипосу.

— Много коров?

— Да, — кивнул Джоппан. — Но… все же много меньше, чем заслужил мой отец. Вспомни, как еще мой дед помогал твоему отцу расчищать многие акры этой земли. Потом прикинь, сколько мой отец вкалывал тут с самого детства до смертного часа. Всю свою жизнь! А в конце что он получает? Да, много коров. И собственный клочок земли, где стоит его дом, — редкий случай для пулайана. Но просто представь, что было бы, если бы он не был пулайаном. А был, скажем, кузеном твоего отца. Который работал бок о бок с твоим отцом. А после смерти твоего отца еще тридцать лет продолжал беззаветно работать на Большую Аммачи и тебя. Каждый божий день! Сколько причиталось бы двоюродному брату за его пожизненный труд? Разве не намного больше, чем в этой сберкнижке? Думаю, не меньше чем половина всей земли.

Рот Филипоса наполнился вязкой кислой слюной, язык прилип к зубам.

— То есть ты этого просишь?

Джоппан смотрел на Филипоса с досадой — или это жалость была в его взгляде?

— Я вообще ничего не прошу. Это твоя мать позвала меня. А так бы я и про сберегательную книжку не узнал. А потом ты пригласил меня поговорить, забыл? Я предупреждал, что тебе неприятно будет слушать. И ты, и твоя мать сказали одно и то же: как многим вы обязаны моему отцу. Он был членом семьи. И я должен тебе сказать как лучшему другу, как тому, кто выступает от имени Обыкновенного Человека. Я подумал, что ты на самом деле хочешь знать правду. А правда в том, что не все думают, как ты или Большая Аммачи. Если бы вы предложили такую же награду родственнику, который работал на вас всю жизнь, — участок земли для дома и накопившееся за годы жалованье — все вокруг сказали бы, что вы его эксплуатировали. Но что касается Самуэля-пулайана… тогда это щедрость. То, что вы считаете щедростью или эксплуатацией, зависит от того, кому предназначается. Хорошо, что мой отец был убежден, что его судьба — быть пулайаном. Он думал, что ему повезло работать на Парамбиль! В конце жизни он чувствовал себя богатым: жалованье копится, есть клочок земли, и у сына тоже, а теперь вот еще один.

Филипос почувствовал себя так, словно наткнулся на невидимую торчащую ветку. Слово «эксплуатация» пронзило его. Мучительно было сознавать, что на самом деле он пользовался Самуэлем — человеком, за которого готов был умереть. Он считал себя и Парамбиль свободными от кастовых границ, выше подобных понятий. Но стоило взглянуть на лицо напротив, как сразу всплыло в памяти — крак! — трости канияна по спине Джоппана и унижение мальчика, который преданно явился