Ястреб халифа - Ксения Медведевич

Борохул-шаман хотел костры зажечь перед усадьбой, да ему не дали. И что? На следующий день после похорон Саид-хана снова вышли нишапурцы большой силой из города – и прямиком на усадьбу двинулись. Кровавый бой вышел, хороший бой. Вот только подлые ашшариты через стену усадьбы полезли сразу со всех сторон, и Повелителя-то Онгур-хан уберег, на коня перед собой на седло посадил – и как ветер ускакал. А вот тех, кто в усадьбе был, нишапурцы порезали и постреляли. Онгур-хан им сразу говорил – айда в лагерь, там ограда, там дозоры, что вам тут сидеть, ненадежно, но они не послушали. А когда рубиться начали, кого-то на седло успели поднять, а кого-то нет. Жалко старую Махтубу, она добрая была. И Зарифа жалко – а ведь говорили ему, куда тебе меч, айда в наш лагерь, так нет, он с мечом на врагов побежал, а они его порубили.

Так и похоронили всех рядышком. В усадьбе пятеро выжило – двое парней и трое девчонок. Так они настояли, чтоб покойников не в курган, а по ихнему ашшаритскому обычаю положили. Ну мы и сделали, как просили: могилы на высоком берегу выкопали, на солнышке, на ветерке, камни поставили, каждому свой. Хорошее там место…

– Помоги мне подняться.

Дрожа и оглядываясь – старшие лишь ободряюще кивали – Архай подал Повелителю липкую – а ведь только что о штаны вытер – ладонь. И подхватил под локоть, когда Повелитель поднялся на ноги.

А тот схватился было за перемотанную грудь – но тут же выпрямился. И пошел из юрты. Старшие кивали, на небо благодарно посматривали. А Повелитель так и пошел, как до того на кошме лежал, – босиком, в одной рубахе и в штанах.

– Покажи их могилы, – только это сказал.

А когда к курганам подошел, еще сказал:

– Принесите вина.

К Саид-хану поднялся, к Самухе – долго с ними молчал.

Поднял чашу на каждой вершине, сплеснул.

Потом на берег вышел и на камни посмотрел. И долго переходил от камня к камню, и над каждым стоял, а потом сплескивал на холмик у надгробия. Махтубе большой камень поставили, из соседней ограды выломали. И Зарифу тоже большой привалили – наособицу. Повелитель над ними дольше всех стоял.

А потом долго-долго смотрел на закат, только пустую чашу в руках поворачивал. Нехорошо смотрел, мрачно.

А когда совсем ночь наступила, Повелитель повернулся к Архаю и сказал:

– Принесите мне доспехи и оружие. Велите трубить сбор – на рассвете мы идем на штурм.

Помолчал и добавил:

– Незачем откладывать на завтра то, что можно сделать сегодня. Это глубокая мысль, Архай, запомни ее.

Юноша благодарно поклонился.

Потом рассказывали, что якобы джунгары насыпали дамбу и перегородили реку так, что она потекла мимо прежнего русла – прямо на городские кварталы. А под каждым махалля, сто шагов вниз под землю спустись – все изрыто тоннелями. Там тебе и банные стоки, и нечистоты в подземные каналы сбрасывали, и воду по керамическим трубам с насосами в большие дворы подавали. Да прибавьте к этому колодцы в каждом дворе – до шести штук доходило: для воды, для нечистот, для хранения снега со льдом, для припасов, для драгоценностей. Вот земля и просела под напором хлынувшей воды. А остальное сожгли джунгары.

Бейхаки писал: «Все жилища сровняли с землей; каждое роскошное здание, когда-то устремленное к небесам, стало скромным и низким, на нем не было печати радости и благоустроенности; дворцы после стольких времен процветания потеряли свое величие». Рассказывали, что Сагнаверчай семь дней тек через город, а когда его воды схлынули, то от домов почитай что ничего и не осталось.

Вот только сами горожане рассказывали по-другому – хоть им мало кто верил.

Выжившие нишапурцы говорили, что под утро того страшного дня в лагере кочевников послышался грохот барабанов. И нерегиль со свитой через разоренное предместье подъехал к самым башням на берегах реки – там, где она втекала в город. На башнях стояла только стража с факелами, но кое-кто в ту ночь спал на лодках у берегов и тоже все слышал.

Самийа вытащил меч и заорал, что вероломные предатели заслуживают только смерти и гнева Всевышнего, а он, мол, и есть тот гнев. Может, Всевышний и простит вас, орала эта гадина и размахивала мечом, а я не прощу. Не прощу, так и знайте! И с тем тварь развернула коня и своих дикарей и уехала в ночную темноту.

А потом из тьмы раздался рев воды. Огромный вал прокатился вниз по руслу, смывая и переворачивая лодки, снося мосты и глядевшие в воду дома, – река, словно взбесившись, вспухла и вышла из берегов, заливая окрестные кварталы. Когда стали проседать дома и рухнул купол ближайшей к реке масджид, в городе началась паника – и тогда в него вошли джунгары.

Рассказывали, что степняки убивали всех, кто им попадался на пути, не разбирая пола и возраста, и скорбный крик верующих поднялся к небесам. То, что не размыло и не унесло течением, загорелось. В Шадях джунгары ворвались ближе к вечеру: говорили, что дворец потом горел чуть ли не три дня. Там никто не выжил – поубивали даже кошек и ручных обезьян. Еще говорили, что джунгары тыкали во всякое лежащее тело копьем или резали головы – чтоб никто не спрятался среди мертвых. Тех мертвых потом насчитали миллион четыреста семьдесят тысяч человек. Так и погиб Нишапур, Царский город.

Сами беженцы спорили между собой, отчего, мол, река вышла из берегов? И почему встала стеной вода – многие, кто видел вал, выжили, потому как спали на крышах и проснулись, услышав приближающиеся гул и рев. Говорили, что волна была такой высокой, что люди сначала не поняли, что это идет такая гора воды, – темный страшный холм закрывал звезды, только в долине жалобно голосили феллахи, а уж что там случилось, никто толком сразу и не понял. Но над разговорами про дамбу смеялись все как один: какая, мол, плотина, у нас же все на глазах было. Как стояли они лагерем вверх по течению, так и стояли, не рыли и не копали ничего.

Но многие сходились на том, что все это устроил своим колдовством нерегиль. А как еще объяснить, что смирная медленная река, разбираемая за три фарсаха до города на каналы, вдруг взбеленилась и смыла на своем пути живое и каменное?

И те слова нишапурцев подтверждает свидетельство одного человека, который приехал потом в Ятриб и рассказывал о падении города шейхам в Пятничной мечети.

Спасся он чудом: сначала спал на крыше своего дома в долине, а потом залез на альминар масджид – да там и просидел все десять дней, пока вода не спала, и джунгары не ушли от города. Человек рассказывал, что питался финиками, которые припас себе на завтрак, да проплывающими мимо припасами. Чтобы выловить их из воды, он спускался по лестнице альминара вниз и вытягивал из воды крюком, на котором подвешивали фонарь. А ведь говорили мне, рассказывал этот человек, уходи, мол, в город, за стены, вон джунгары предместье разорили, сколько людей порешили и в плен поуводили, нечего тебе в вилаяте сидеть.

Но он с горсткой таких же упрямцев остался – а что, степняки их не трогали, что им брать в деревне? Кур да лепешки? Так местные их и так в джунгарский лагерь возили. Да еще рабов на них выменивали, кочевникам лень было пленных кормить, они девку за петуха отдавали. И что же? Город смыло, а он выжил, да и остальные тоже, те, кто на крышах спал, а не в подземных сардабах.