Ястреб халифа - Ксения Медведевич
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Айша проснулась сама собой, отдохнувшая и проголодавшаяся, – а он себе, видно, так и не простил. Я должен был предвидеть, винился Тарег, я должен был знать, что могу сжечь тебя, как листик, как мотылька, выпить до дна, ты же смертная, а я сумеречник, во мне слишком много силы для твоего тела, я не должен был давать себе воли, и уж тем более во время Прилива…
А еще он что-то задумал – Айша это чувствовала. Бродил подолгу, обкусывал лепестки бархатцев, задумчиво щипал нарциссы за упругие желтые листья. И закрывался, закрывался от нее, погружаясь в мысли, как в колодец, из которого лишь изредка посматривал в пустое небо с прозрачным отъеденным месяцем. И видел ее настороженное, печальное лицо – что с тобой, о хабиби, ты сам не свой последнее время…
Подергав занавес еще раз, Айша убедилась – кольца прочно держали набивной ханьский шелк, балка сандалового дерева не прогибалась и не качалась между двумя колоннами арки. Как у Фахра получилось давеча оборвать занавеску – непонятно. Они играли с девушками в прятки – и кто-то в ткань завернулся. Вот уж воистину мальчику некуда девать прибывающую силу – хорошо, что Тарег забрал его с собой на охоту. Кстати, они должны были вернуться еще до полудня, а солнце давно перевалило к вечеру. Рябь пруда отливала золотом, черные тени самшитов и темные морщинки воды колыхали сотни разбитых блюдец света.
Прикрыв глаза ладонью от нестерпимых бликов, Айша отвернулась – и чернильная тень в галерее шевельнулась. Ахнув:
– Хабиби! – Она топнула босой ступней. – Я же просила не пугать меня так!
Примирительно мурча, Тарег опустился на колени и принялся тереться щекой о ее ладонь.
– Сегодня свадьба Аззы, – мягко напомнила ему Айша. – Меня не будет весь вечер, и я вернусь далеко за полночь.
– Тогда мне придется уснуть в одиночестве, – промурлыкали ей в ответ и ласково пофыркали – щекоча, щекоча пальцы теплым нежным дыханием.
«Кого ты хотел обмануть, Тарег?» – улыбнулась Айша темной фигуре, резко очертившейся за подсвеченным луной занавесом.
Она млела, облокотившись на подтекающий холодными каплями мрамор стены, – лед внутри растаял и не морозил, а приятно освежал спину. Выпитое легонько кружило Айше голову, и гложущее предчувствие отпустило грудь. В саду одуряюще пахли первые молочные, с желтоватым исподом лепестков, весенние розы.
Силуэт в арке шевельнулся – Тарег повернул голову:
– Я устал, Айша. Устал прятаться. Мы словно шаловливые дети, делающие что-то недозволенное…
– Но мы действительно совершаем непозволительное, – мягко отозвалась она. – Я не должна принимать тебя на ложе, я мать халифа и…
– Я люблю тебя, ты любишь меня, я поклялся тебе в этом…
– Я знаю, – ласково, но твердо прервала его Айша. – Я знаю, что для твоего народа этого было бы достаточно, чтобы мы стали мужем и женой в глазах остальных. Но мы не в землях нерегилей, Тай. Мы в аш-Шарийа. И здесь я не могу быть твоей женой. Здесь мы можем быть лишь тайными любовниками. Прошу тебя, не мучай ни себя, ни меня…
– Четвертый год я прокрадываюсь к тебе в комнаты, словно вор, – мрачно пробормотали за занавесом. – И чего ради? Ради пустых, глупых предрассудков…
Приподняв плохо гнущуюся ткань, Айша вдохнула влажный, пахнущий землей и подцветающей водой пруда воздух.
– Ну будет тебе ворчать…
И потянула за длинный рукав.
Тарег упрямо дернул его к себе. Вздохнув, Айша выбралась к нему на ступени. Ночной ветерок колыхал ее распущенные волосы, свободно лежащие на щеках локоны взлетали и путались с легкими прядями его гривы, которую тоже ерошил налетающий с реки бриз.
Вздохнув еще раз, Айша просунула руку ему под локоть и положила голову на плечо:
– До совершеннолетия Фахра осталось три года, Тай. Всего лишь три года. Потерпи еще чуть-чуть, прошу тебя.
– Скоро Прилив, – горько пробормотал Тарег. – Еще один Прилив, который бесследно схлынет. Бесследно, бесплодно…
– Ну потерпи еще чуть-чуть, три года – что такое три года для нерегиля, о хабиби? – Айша пыталась шутить, но стесняющая грудь тоска передалась и ей.
– Не все ли равно? Сейчас или через три года? – упрямо замотал Тарег головой. – Сколько силы уходит в прорву, в никуда, зачем все это, если в нашем доме нет детей? Я хочу, чтобы к нам в дом вошли дети, Айша, я буду очень хорошим отцом, вот увидишь…
– Я знаю, я знаю, – о Всевышний, что ж его так разобрало под этой белой луной, – но рождение ребенка невозможно скрыть, о хабиби, что скажут люди, мы и так рискуем…
– Мы можем уехать в летнее поместье. Уехать далеко, в Куртубу, в горы…
– И что дальше?
– Ты сама мне рассказывала, что ваши женщины умудрялись рожать и воспитывать детей прямо во дворцовом хариме и скрывать это ото всех!
– Да. А еще я тебе рассказывала, как умерла одна из таких женщин, которую звали Аббаса.
Мрачная тяжесть ее слов отрезвила Тарега. Он уронил голову на сложенные на коленях руки и замолчал.
– Ты помнишь, что я тебе про нее рассказывала? – с безжалостной настойчивостью продолжила Айша. – Тарег?.. Ты помнишь?
– Помню, – наконец сдавленно отозвался он. – Халиф, ее брат, приказал утопить ее в реке. А детей сжечь в печи для обжига глины.
Айша положила ладонь на его поникшее плечо: – Прошу тебя, Тай. Потерпи. В тринадцать лет мы провозгласим Фахра совершеннолетним, и он взойдет на трон аш-Шарийа не как ребенок при совете управителей, а как полноправный халиф. И он освободит тебя. Ты будешь волен идти, куда захочешь. И куда бы ты ни пошел, я буду с тобой. Потерпи, о хабиби. Через три года твоей неволе придет конец. Потерпи, моя любовь, потерпи еще самую малость.
Два месяца спустя
Угу-гу, угу-гу. Птичка затопталась на ветке, захлопала крыльями. Серое гладкое горлышко с темным кольцом раздулось, и снова послышалось – угу-гу, угу-гу. Густая, еще не пожелтевшая от жары листва тополя скрывала гнездо. Самец, раскрывая веером хвост с белыми кончиками перьев, переступал лапами и счастливо гугукал.
В самшитовый лабиринт в этом уголке Привратных садов не залетал ветерок, и Тарег устало промокнул лоб платком. Кусты акации над его головой колыхались, но внизу, за стриженой стеной живой изгороди застаивалась душная жара. Насухо обтерев тонким льном пальцы, нерегиль приоткрыл сложенный пополам – на лаонский манер – лист бумаги.
У его катиба был хороший почерк, изящная каллиграфия школы мухадрас воздавала достойные почести новым стихам Мунзира ибн Хакама. «Привет изгнанника», – гласила первая строчка.
О Абу Бекр, Фаленсийа передай мой привет.
Спроси – аль-Мунзира вспоминает ли он?
От юноши привет передай дворцу,
Который вижу во сне, подавляя стон.
Гостили прелестные лани и воины-львы
В дворце, что стеной неприступною окружен.