Главная тайна горлана-главаря. Ушедший сам - Эдуард Филатьев

«Я самый настоящий неудачник, и все мои неудачи – лишь обратная сторона моих побед… Не знаю, о чём писать дальше, за что взяться».

В 1936 году оргсекретарь Союза советских писателей Александр Щербаков оставил свой довольно заметный пост и стал вторым секретарём Ленинградского обкома партии. Вполне возможно, что карьерному росту 35-летнего партийного работника помогли родственные связи – первый секретарь Ленинградского обкома партии Андрей Жданов был женат на его родной сестре Зинаиде.

Первый заместитель наркома иностранных дел СССР, ставший замом наркома лесной промышленности Григорий Сокольников очень переживал от того, что так неудачно сложилась его карьера. А тут ещё парижская газета «Последние новости», издававшаяся бывшим министром Временного правительства России Павлом Милюковым, напечатала статью «Сталин и Сокольников», в которой первый изображался дремучим большевиком, а второй представлялся цивилизованным революционером. Сокольников статью прочёл, понял, что вождь ему этого не простит, и впал в депрессию, испытывая беспокойство, близкое к отчаянию.

И вдруг где-то в начале июля 1936 года Сталин неожиданно пригласил его к себе на дачу. Во время обеда вождь предложил тост за своего гостя и сказал, что вместе с ним летом 1917 года он был избран в ЦК партии, что вместе они работали в редакции газеты «Правда», а затем были соратниками во время Гражданской войны. И Сталин с улыбкой добавил:

– Давайте выпьем за прославленного командарма Григория Сокольникова!

Иван Михайлович Гронский, работавший главным редактором журнала «Новый мир» и продолжавший быть убеждённым сталинистом, много лет спустя написал мемуары «Из прошлого», в которых говорится:

«Сталин – гениальный артист. Талант мгновенного перевоплощения был у него поистине шаляпинских масштабов. Вот, например, беседует Сталин с человеком. Ласков, нежен. И улыбка, и глаза – всё искренне. Придраться не к чему. Провожает его до дверей. И уже через несколько секунд уже другое выражение лица. Говорит: “Какая сволочь!” – “Товарищ Сталин, вы же только что другое говорили”. – “Надо было подбодрить, чтобы работал”.

Так же артистически он разыгрывал дружбу с Горьким, на самом деле не доверяя ему. Это была очень тонкая игра. Удивительно: Горький – писатель, “инженер человеческих душ”, казалось бы, сама профессия подразумевает знание человеческого характера, но Сталина, на мой взгляд, Горький так и не смог раскусить».

10 июля газета «Большевистская смена» города Ростова-на-Дону поместила рецензию на пьесу «Умка белый медведь»:

«Пьеса в целом написана с горячностью и любовью к жизни Советского Союза».

В 1936 году на экраны советских кинотеатров вышел новый фильм, и по всей стране зазвучала песня композитора Исаака Дунаевского на слова поэта Василия Лебедева-Кумача:

Мог сразу же возникнуть вопрос: как можно петь о том, что «с каждым днём всё радостнее жить», в стране, в которой начались массовые репрессии, и в которой люди исчезали бесследно? Оказалось, что можно, потому что фильм назывался «Цирк», а в цирке и не такое бывает. Впрочем, даже в этой жизнерадостной песне было всё-таки упоминание о том, что иногда в славной стране Советов происходит что-то чрезвычайное:

«Враг», хотевший «сломать» советских людей, явно находился среди тех «врагов народа», которых ежедневно разоблачали сотрудники НКВД.

Писатель Борис Пильняк как раз написал роман «Созревание плодов», в котором читателей поджидали неожиданные сюрпризы. Вот один из них:

«Я, например, считаю, что ГПУ существует мне на пользу, чтобы мне удобнее жить. Если мне надо узнать человека, я начинаю безразличный разговор, так, мол, и так, было ГПУ, а теперь уничтожено, теперь НКВД, а раньше было В ЧК. Если человек боится ГПУ, – значит, человек липовый. Я примечал: кто боится, тот садится».

И тут же рядом – уже не ёрничанье, а признание, явно шедшее из глубины души:

«…как они мне все надоели – большевики – весь этот сивый бред, всё это скудоумие! Как меня тошнит от них!»

Разумеется, эти слова произносил персонаж резко отрицательный. Но слова-то эти произносились!

Многих достаточно информированных советских людей продолжала тогда поражать фантазия наркома внутренних дел. Как пишут биографы Генриха Ягоды, именно в этот момент он распорядился, чтобы смена караулов проходила на виду у публики и к тому же под музыку, как это было принято в царской лейб-гвардии. В Кремле по приказу наркома сформировали новую курсантскую роту, в которую подбирали ребят двухметрового роста и богатырской силы.

Утром 17 июля 1936 года из французского города Брайона были отправлены десятки телеграмм во многие города Испании и испанского Марокко. Все телеграммы содержали одни и те же слова:

«Семнадцатого в семнадцать. Директор».

Это был сигнал к мятежу вооружённых сил против республиканского правительства Испании.

18 июля в 15.15. по мадридскому радио прозвучало сообщение:

«Правительство снова подтверждает, что на всём полуострове полное спокойствие».

Так в Испании началась гражданская война.

А 20 июля 1936 года из Москвы стартовал самолёт АНТ-25, ведомый Валерием Чкаловым (первый пилот), Георгием Байдуковым (второй пилот) при поддержке Александра Белякова (штурман). Крылатая машина взяла курс через Северный Ледовитый океан на Петропавловск-Камчатский. Через 56 часов и 20 минут полёта самолёт приземлился на песчаной косе острова Удд в Охотском море.

Тотчас из Москвы на Дальний Восток отправилась эскадрилья тяжёлых бомбардировщиков под командованием 29-летнего лётчика Ивана Проскурова. Через 29 часов 47 минут самолёты приземлились в Хабаровске – эскадрилья доставила сюда специалистов и запчасти для ремонта чкаловского самолёта, который был повреждён при посадке. За этот рекордный перелёт нарком обороны Клим Ворошилов наградил лётчика Проскурова золотыми часами.

А поэту Константину Бальмонту, находившемуся в то время во Франции, жилось довольно трудно: литературные гонорары стали мизерными, он едва сводил концы с концами. А когда в 1936 году Бальмонт попал в автокатастрофу, то в письме в Харбин к Всеволоду Владимировичу Обольянинову жаловался не на ушибы, а на испорченный костюм:

«Русскому эмигранту в самом деле приходится размышлять, что ему выгоднее потерять – штаны или ноги, на которые они надеты…»