Главная тайна горлана-главаря. Ушедший сам - Эдуард Филатьев

Василий Васильевич Катанян:

«Лиля Юрьевна как-то сказала: ужасно то, что я одно время верила, что заговор действительно был, что была какая-то высокая интрига и Виталий к этому причастен. Ведь я постоянно слышала “Этот безграмотный Ворошилов” или “Этот дурак Будённый ничего не понимает!” До меня доходили разговоры о Сталине и Кирове, о том, насколько Киров выше, и я подумала, вдруг и вправду что-то затевается, но в разговор не вмешивалась. Я была в обиде на Виталия, что он скрыл это от меня – ведь никто из моих мужчин ничего от меня никогда не скрывал. И я часто потом плакала, что была несправедлива и могла его в чём-то подозревать».

Не проговорилась ли здесь Лили Брик? Ведь если «никто» из её «мужнин ничего» от неё «никогда не скрывал», то и она, надо полагать, выкладывала всё, что знала, одному из своих «мужчин» – Якову Агранову.

«Признания» выбивали тогда и из Григория Сокольникова. Несмотря на чудовищные пытки, он держался около месяца. Но когда ему сказали, что такая же судьба грозит и его семье, он начал «признаваться».

Тем временем на «процессе 16-ти» Каменев и Зиновьев стали давать показания о причастности к контрреволюционной деятельности Бухарина, Рыкова и Томского. Прокурор Андрей Вышинский тут же заявил, что в отношении этих лиц уже началось расследование. Прочитав 22 августа об этом в газетах, находившийся на даче в подмосковном посёлке Болшево Михаил Павлович Томский (Ефремов), бывший член политбюро, ставший председателем Всесоюзного объединения химической промышленности, тут же застрелился. В предсмертном письме, адресованном Сталину, он написал:

«Если ты хочешь знать, кто те люди, которые толкали меня на путь правой оппозиции в мае 1928 г. – спроси мою жену лично, только тогда она их назовёт».

Сталин послал к жене Томского Ежова, и тот узнал, что Томский имел в виду Ягоду.

А «процесс 16-ти» тем временем продолжался.

В текст обвинительного заключения Сталин и Каганович вносили поправки и добавления. Сталин, в частности, написал, что Киров был убит «по прямому указанию Г.Зиновьева и Л.Троцкого».

И хотя никаких существенных документальных доказательств причастности обвиняемых к предъявленным им обвинениям суду предъявлено не было, все 16 членов «Антисоветского объединённого троцкистско-зиновьевско-го центра» 24 августа 1936 года были приговорены к расстрелу.

Приговорённые тотчас же подали прошение о помиловании.

А московских писателей на следующий день вновь собрали на заседание, на котором драматург Владимир Киршон пожалел о том, что…

«…не мы, а ГПУ арестовали писателя Эрдмана… Нам нужно врагов наших разоблачать и беспощадно уничтожать!»

На том же собрании нашлись и такие, кто предлагал себя в качестве палачей-расстрельщиков. Драматург Александр Афиногенов заявил с трибуны:

«Этот факт физического уничтожения есть факт величайшего человеческого гуманизма. Расстрелять мерзавцев – это честь».

Поэт Владимир Луговской поднялся на трибуну вслед за Афиногеновым и сказал:

«Я бы не хотел иметь эту честь. Но давайте ловить, а расстрелять уж сумеют!»

Писатели единогласно приняли резолюцию, которая заканчивалась словами:

«Да здравствует Сталин! Смерть всем, кто посягнёт на его жизнь!»

26 августа газеты объявили, что Советское правительство «отклонило апелляцию о помиловании со стороны осуждённых», и что «приговор приведён в исполнение».

Расстрел производился ночью в здании Военной коллегии Верховного суда СССР. Александр Орлов написал в воспоминаниях, что при приведении приговора в исполнение присутствовали Генрих Ягода, Николай Ежов и Карл Паукер (начальник охраны Сталина). Перед казнью Зиновьев униженно молил о пощаде, целовал сапоги своим палачам, а затем от страха вообще не мог идти. На это тотчас отреагировал Каменев, сказавший:

«– Перестаньте, Григорий! Умрём достойно!»

«Литературная газета» ещё 5 августа поместила стихотворение Александра Безыменского, в котором поэт с гордостью заявлял:

Сразу вспоминаются, как этого стихотворца охарактеризовал Илья Сельвинский:

«Для того чтобы стать Безыменским, надо быть верным революции, Для того, чтобы стать Маяковским, надо быть Маяковским».

Англо-американский историк и писатель Роберт Конквест в своей книге «Большой террор» описал эпизод, произошедший в декабре 1936 года. В нём главную роль исполнял начальник первого отдела ГУГБ НКВД Карл Паукер:

«Сталин дал торжественный обед для узкого круга руководителей НКВД в связи с годовщиной основания органов безопасности… Когда все основательно упились, Паукер на потеху Сталину стал изображать, как вёл себя Зиновьев, когда его тащили на казнь. Два офицера НКВД исполняли роль надзирателей, а Паукер играл Зиновьева. Он упирался, повисал на руках у офицеров, стонал и гримасничал, затем упал на колени и, хватая офицеров за сапоги, выкрикивал: “Ради Бога, товарищи, позовите Иосифа Виссарионовича!” Сталин громко хохотал».

Одним из «офицеров НКВД», исполнявшим «роль надзирателя», наверняка был Захар Ильич Волович, один из ближайших друзей Маяковского, ставший заместителем Паукера.

Андре Жид в книге «Возвращение из СССР» писал о той обстановке, которая сложилась в стране из-за развернувшихся репрессий:

«Результат – тотальная подозрительность… Подумайте только: людей арестовывают за разговоры десятилетней давности!..

Лучший способ уберечься от доноса – донести самому… Доносительство возведено в ранг гражданской добродетели. К нему приобщаются с самого раннего возраста, ребёнок, который “сообщает”, поощряется… Вознаграждение за донос – одно из средств ведения следствия в ГПУ».

Осенью того же года в НКВД поступил очередной донос. Написавший его «сексот» (явно близкий знакомый писателя Исаака Бабеля) сообщал о том, что говорил Бабель в Одессе «кинорежиссёру Эйзенштейну» о «врагах народа» Каменеве и Зиновьеве:

«– Мне очень жаль расстрелянных потому, что это были настоящие люди. Каменев, например, после Белинского – самый блестящий знаток русского языка и литературы.

Я считаю, что это не борьба контрреволюционеров, а борьба со Сталиным на основе личных отношений.

Представляете ли вы себе, что делается в Европе, и как теперь к нам будут относиться. Мне известно, что Гитлер после расстрела Каменева, Зиновьева и др. заявил: “Теперь я расстреляю Тельмана”».

Надо полагать, Сталин надеялся, что «процесс 16-ти», завершившийся расстрелом всех подсудимых, сильно напугает оппозиционеров (как «левых», так и «правых»), и они утихомирятся. Однако Ежов, державший НКВД под неусыпным контролем, поставлял вождю сведения, утверждавшие, что ряды заговорщиков, готовых на все тяжкие, ширятся. Поэтому аресты среди командующего состава Красной армии продолжались.