Главная тайна горлана-главаря. Ушедший сам - Эдуард Филатьев

28 февраля газеты объявили, что накануне в Ленинграде скончался академик Иван Петрович Павлов. Официальная версия гласила, что он умер от пневмонии. Но известный нейрохирург, профессор, полковник медицинской службы Всеволод Семёнович Галкин сказал (в 1957 году, за несколько часов до собственной кончины), что академика Павлова просто умертвили. И это не считалось тогда противозаконным, поскольку даже народный комиссар юстиции РСФСР Николай Крыленко считал применение репрессий неотъемлемой частью классовой борьбы.

А по поводу того, чем могли отравить академика Павлова, Генрих Ягода через год, когда его спросили о совсем другом убийстве, сказал:

«Ягода. – У Паукера, Воловича и Буланова ядов было достаточно. Наконец, можно было достать яд из лаборатории Серебрянского. Но где они доставали, и какой яд был применён в данном случае, и применялся ли он вообще, я не знаю.

Следователь. – А откуда у Паукера, Воловича, Буланова и Серебрянского имелись яды? Для каких целей они хранились?

Ягода. – Ядами для служебных целей занимался Серебрянский. Их производили у него в лаборатории и привозили для него из-за границы через Оперод. Поэтому яды всегда имелись в достаточном количестве и в различных рецептурах».

29 февраля «Правда» подвергла жесточайшей критике МХАТ-2 в статье «О мнимых заслугах и чрезмерных претензиях», а 1 марта поместила статью «О художниках-пачкунах».

9 марта в той же газете редакционная статья называлась «Внешний блеск и фальшивое содержание». У неё был подзаголовок: «О пьесе М.Булгакова в филиале МХАТ». Речь шла о спектакле «Мольер», который тотчас же был снят с репертуара.

Критический шквал обрушился тогда на всех деятелей литературы и искусства – по творческим организациям страны Советов прокатилась волна шумных собраний. Позднее эту кампанию назовут «борьбой с формализмом и натурализмом».

Алексей Максимович Горький написал письмо Сталину, в котором затронул и оперу Дмитрия Дмитиревича Шостаковича:

«О его опере были напечатаны хвалебные отзывы в обоих органах центральной прессы и во многих областных газетах. Опера с успехом прошла в театрах Ленинграда, Москвы, получила отличные оценки за рубежом. Шостакович – молодой, лет 25, человек, бесспорно талантливый, но очень самоуверенный и весьманервный. Статья в “Правде” ударила его точно кирпичом по голове, парень совершенно подавлен. Само собою разумеется, что, говоря о кирпиче, я имел в виду не критику, а тон критики. Да и критика сама по себе – не доказательна. “Сумбур” – а почему? В чём и как это выражено – “сумбур”? Тут критики должны дать техническую оценку музыки Шостаковича. А то, что дала статья “Правды”, разрешило стае бездарных людей, халтуристов всячески травить Шостаковича. Они это и делают».

Письмо Горького не помогло – травля Шостаковича (а вместе с ним «формалистов» и «натуралистов») продолжалась.

Впрочем, за 19 лет советской власти многие давно уже поняли, что именно от них хотят, и научились говорить то, что требуется. И когда в числе прочих заставили подняться на трибуну руководителя московского Камерного театра Александра Таирова (это случилось во время дискуссии, организованной 22 марта профсоюзом работников искусств), прославленный режиссёр не растерялся, сказав:

«– Статьи “Правды” для меня – это замечательно мощный призыв к движению вперёд нашего государства».

А писатель Михаил Булгаков на этот «сумбур» откликнулся тем, что сочинил небольшой рассказ, главным героем которого был Сталин. Михаил Афанасьевич любил пересказывать эту историю по вечерам, когда собирались гости. Слова вождя он произносил с грузинским акцентом. Сталин, как говорилось в рассказе, жить не мог без Булгакова (он называл его по-дружески Михо):

«– Эх, Михо, Михо!.. Уехал. Нет моего Михо! Что же мне делать, такая скука, просто ужас!.. В театр что ли сходить?.. Вот Жданов всё кричит – советская музыка, советская музыка!.. Надо будет в оперу сходить».

И вождь начинал обзванивать по телефону своих соратников:

«– Ворошилов, ты? Что делаешь? Работаешь? Всё равно от твоей работы толку никакого нет. Ну, ну, не падай там! Приходи, в оперу поедем. Будённого захвати!

– Молотов, приходи сейчас, в оперу поедем!.. Микояна бери тоже!

– Каганович, бросай свои жидовские штучки, приходи, в оперу поедем…»

И кремлёвские вожди отправлялись в театр. Прослушав оперу, Сталин прямо в аванложе обращался к соратникам:

«– Так вот, товарищи, надо устроить коллегиальное совещание… Я не люблю давить на чужие мнения, я не буду говорить, что, по-моему, это какофония, сумбур в музыке, а попрошу товарищей высказать совершенно самостоятельно свои мнения…»

И соратники «совершенно самостоятельно» высказывали «свои мнения», которые слово в слово повторяли мнение вождя. А на следующее утро в «Правде» появлялась статья «Сумбур вместо музыки».

Москвичи с улыбкой шёпотом пересказывали булгаковский рассказ.

Сталин с этой историей тоже был знаком. Говорят, что она ему нравилась, и он смеялся. И Булгакова не тронул.

Деятели литературы и искусства давно уже поняли, что время творческой интеллигенции прошло – наступила пора военных лётчиков и полярников. В начале 1936 года командир авиационного отряда 109-й эскадрильи 36-й истребительной бригады Украинского военного округа, дислоцированной в Житомире, 25-летний старший лейтенант Павел Васильевич Рычагов получил высокую награду – за успехи в боевой, политической и технической подготовке его наградили орденом Ленина.

В настольном календаре 1936 года Илья Сельвинский сделал запись своих размышлений о фюрере Германии и о самом себе:

«24 марта вторник

6 день шестидневки

“Гитлер” (памфлет).

“Неужели вы так-таки никогда не думаете об истории?

Кто я такой? Я – человек, играющий в рифмы. Только и всего. Но каждый свой образ я строю в расчёте на отзыв из грядущего. А тут вожак 70 миллионного народа. И какого народа/ Давшего людям Гёте, Бетховена, Гегеля, Маркса/ И вдруг… ”»

Пока центральные советские газеты трубили о «сумбуре» в музыке и о «пачкунах», появившихся среди художников, кремлёвские вожди готовили другое представление, ещё более шумное и вероломное.

Об этом – Вальтер Кривицкий:

«Весной 1936 года, за пять месяцев до начала “процессов по делу о государственной измене”, в осведомлённых кругах Москвы уже знали, что готовится большой спектакль. Мы знали, что такой спектакль не пройдёт без покаяний. Метод пыток, метод подтасовки фактов с помощью самодельных лжесвидетелей и метод переговоров между Кремлём и жертвами использовались одновременно для получения быстрых результатов».