Главная тайна горлана-главаря. Ушедший сам - Эдуард Филатьев

Жалобы Брик, по моему, правильны. Свяжитесь с ней (с Брик), или вызовите её в Москву, привлеките к делу Таль и Мехлиса и сделайте, пожалуйста, всё, что упущено нами. Если моя помощь понадобится, я готов.

Привет! И. Сталин».

Обращает на себя внимание, как грамотно написано это обращение к Ежову, и как правильно расставлены знаки препинания (разве что дефис в выражении «по-моему» не проставлен). А ведь писал его человек, для которого русский язык родным не был.

Сталин предложил Ежову: «привлеките к делу Таль и Мехлиса». Борис Маркович Таль (Криштал) занимал тогда пост заведующего отделом печати и издательств П,К ВКП(б), а Лев Захарович Мехлис (бывший личный секретарь Сталина) был главным редактором газеты «Правда».

Лили Брик, жившую тогда в Ленинграде, Ежов тут же вызвал в Москву. И она, прибыв в советскую столицу, отправилась прямо в Π,Κ.

Николая Ивановича Ежова Вальтер Кривицкий охарактеризовал так:

«На своём посту Ежов, по сути, занимался деятельностью, параллельной ОГПУ, подчиняясь непосредственно Сталину…

Сталин не доверял старому ОГПУ. Он не доверял и старому руководству Красной Армии. С помощью Ежова, который освободился от опеки ЦК, Сталин создал свой собственный аппарат ОГПУ, некий высший террористический орган».

Через полтора месяца (17 января 1936 года) Корней Чуковский записал в дневнике:

«Лиля Брик рассказывает подробно, как она написала Сталину письмо о трусливом отношении Госиздата к Маяковскому… Её вызвал Ежов. “Я Маяковского люблю, – сказал Ежов”».

Галина Катанян:

«В день приезда утром она позвонила нам и сказала, чтобы мы ехали на Спасопесковский, что есть новости. Мы поняли, что речь шла о письме.

Примчавшись на Спасопесковский, мы застали там Жемчужных, Осю, Наташу, Льва Гринкруга. Лиля была у Ежова».

Василий Абгарович Катанян:

«Невысокого роста человек с большими серыми глазами, в тёмной гимнастёрке, встретил её стоя, продержал у себя сколько нужно, подробно расспрашивал, записывая, потом попросил оставить ему клочок бумаги, где у Л.Ю. были помечены для памяти все дела…»

Валентин Скорятин:

«В ЦК Брик переписывает сталинскую резолюцию и после звонка Ежова едет в “Правду”, к Л.Мехлису».

Галина Катанян:

«Ждали мы довольно долго. Волновались ужасно.

Лиля приехала на машине ЦК. Взволнованная, розовая, запыхавшаяся, она влетела в переднюю. Мы окружили её. Тут же в передней, не раздеваясь, она прочла резолюцию Сталина, которую ей дали списать…

Мы были просто потрясены. Такого полного свершения наших надежд и желаний мы не ждали. Мы орали, обнимались, целовали Лилю, бесновались.

По словам Лили, Ежов был сама любезность. Он предложил немедленно разработать план мероприятий, необходимых для скорейшего претворения в жизнь всего, что она считает нужным. Ей была открыта зелёная улица».

К сожалению, нет никаких документальных свидетельств о том, что говорил Иосиф Сталин, когда Николай Ежов пришёл к нему за указаниями, что именно следует предпринять для того, чтобы вознести Владимира Маяковского на пик всенародной славы. Но вождь наверняка мог сказать что-то по поводу тех многочисленных вопросов, которые возникали в связи с самоубийством поэта. И порекомендовал Ежову с этим разобраться.

Подобные предположения возникают потому, что известен факт: секретарь Π,Κ Николай Ежов тотчас затребовал у НКВД все имевшиеся там документы, которые связаны со смертью стихотворца. Эта папка была Ежовым получена, он передал её своим сослуживцам, и те стали с нею заниматься.

Здесь уместно вспомнить характеристику, которую дал Николаю Ежову Иван Михайлович Москвин, заведывавший до него Организационно-распределительным отделом Π,Κ:

«Я не знаю более идеального работника, чем Ежов. Вернее, не работника, а исполнителя. Поручив ему что-нибудь, можно не проверять и быть уверенным – он всё сделает».

Так что задание вождя (разобраться с самоубийством Маяковского) команда Ежова принялась выполнять основательно.

Аркадий Ваксберг:

«5 декабря резолюция Сталина – без указания, где и в связи с чем она написана, – появилась в “Правде”. Канонизация Маяковского началась…

В стане Бриков царило ликование…

Ещё до публикации сталинского отзыва она поспешила обрадовать мать и сестёр Маяковского: тогда ещё их отношения считались нормальными.

Без этого письма или – точнее – без этой резолюции те три женщины так и остались бы всего-навсего родственниками забытого поэта с сомнительной политической репутацией, а не лучшего, не талантливейшего… И Триумфальная площадь в Москве не была бы названа его именем, и не появились бы сотни улиц, библиотек, школ и клубов имени Маяковского в разных городах страны, не пролился бы на наследников золотой гонорарный дождь. И вся официальная “история советской литературы” была бы совершенно иной».

Галина Катанян:

«Те немногие одиночки, которые в те годы самоотверженно занимались творчеством Маяковского, оказались заваленными работой. Статьи и исследования, которые до того возвращались с кислыми улыбочками, лежавшие без движения годы, теперь печатали нарасхват. Катанян не успевал писать, я – перепечатывать и развозить рукописи по редакциям.

Так началось посмертное признание Маяковского».

Пропагандистская машина стремительно набрала обороты. Очень скоро Маяковский был официально признан первым стихотворцем страны Советов.

Борис Пастернак высказался об этом так:

«Маяковского стали вводить принудительно, как картофель при Екатерине. Это было его второй смертью. В ней он неповинен».

Василий Васильевич Катанян привёл ответную реакцию Лили Брик:

«Она глубоко лично воспринимала обиды, наносимые Маяковскому. И была обижена на Пастернака за “картошку”, хотя со временем внутренне с ним согласилась».

Привёл Катанян и слова Лили Юрьевны, подтверждавшие это её «согласие»:

«Письмо моё помогло, хотя иногда я жалела, что послала его. По обычаям того времени Маяковского начали подавать тенденциозно, однобоко, кастрировали его. Похвала Сталина вызвала кучу фальшивых книг о нём. И этого куцого Маяковского “насильственно внедряли” – в этом Пастернак прав».

Эльза Триоле (в письме, посланном Лили Брик) отозвалась о Пастернаке иначе:

«Я ему не прощаю написанного им о Володе… Будто намину нарвалась. Ежели Володю насаждали, как картошку, то мне не жалко вырвать Пастернака, как сорную траву между грядками с картошкой».