Письма с фронта. 1914-1917 год - Андрей Снесарев

10 февраля. …лег спать, сегодня продолжаю…

донимают. Сегодня пришел со мною проститься корреспондент, с которым я два раза был в окопах. Он был после меня и передает, что мое появление всполошило и офицеров, и солдат. Первые, зная, что я генерал Ген. штаба и начальник штаба, не могли себе представить цели моего посещения, а вторых поразил своим интересом к окопам и знанием окопной службы. Они все приставали к корреспонденту за объяснениями, откуда я это все так хорошо знаю и так все с налета понимаю, где я служил раньше. Кор[респон ден]т очень хорошо нашелся, сказав, что на войну я вышел батальонным командиром, был с батальоном в боях и сидел в окопах. Это их удовлетворило: «Cразу видать, что был в нашей шкуре». Особенно ребятам понравилось, что из передовых окопов я всюду почти заглядывал в секреты… «бывалый, мол». Ты, конечно, поймешь, женка, что для твоего супруга нет большей лести, как сказать ему, что он знает окопы; что в сравнении с этим восхваление его ума, красоты, талантов! Вздор. Корр[еспонден]т обещал мне прислать свои корреспонденции, касающиеся его посещений; получив, перешлю тебе.

Вычитал в нашей военной газетке, что член франц[узской] палаты Фавр в заседании заявил, что число мужчин, состоящих на военной службе в союзных странах, можно выразить в следующих пропорциях в отношении к общей цифре мужского населения: во Франции в армии находится 1 на 6 чел.; в Великобритании 1 на 11; в Италии 1 на 11, а в России 1 на 20. Я очень боюсь, что на эту глупую и непросвещенную выходку какого-то или глупого, или недобросовестного депутата у вас могут клюнуть… у вас там только этих данных и ждут, где нашу страну хотят представить и коварной в союзных обязательствах (меньше, мол, других выставляет), и вяло приподнятой. Так правда вот в чем: в России 200 милл[ионов] населения (немного меньше), из них мужчин, скажем, 100 милл[ионов] (будет меньше), а под ружьем стоит (или военнообязанными) не менее 12 миллионов, т. е. один человек приходится на 8 душ мужского населения. В Великобритании значится 400 милл[ионов], из них мужчин 200 милл[ионов], а под ружьем максимум 5 милл[ионов] (4,5 миллиона на суше и полмиллиона на море), т. е. один воюющий приходится на 40 душ мужского населения. Если допустить, что подсчет Фавра относительно Франции и Италии верен, то получим такую таблицу:

Во Франции 1 чел. на 6

В России 1 чел. на 8

В Италии 1 чел. на

В Великобритании 1 чел. на 40.

Я именно подчеркиваю слово «Великобритания». Но и страдающую больше других Францию в этом случае я не жалею: ее женщина не хочет рожать, не хочет нести мук рождения и выращивания детей, хочет быть изящной и свободной… а страна в годы испытаний и несет кару за такое легкомыслие ее дочерей. Воюют не в момент только войны, а воюют много раньше, чем раздались первые звуки выстрелов: женщины рожают и воспитывают воинов, ученые изучают войну и ее новые формы, заводы льют пушки и готовят снаряды… Да еще вопрос – насколько 2-е и 3-е существенное дело, может быть, зерно победы в том, кто кого перерожает, какой страны женщина более окажется сильной в выполнении своей государственной задачи. Но я зарапортовался. Вчера я посетил радиотелегр[афную] станцию, и мне все объяснили… я сам слышал телеграмму, которую подавала какая-то станция на расстоянии верст 800–900 от меня. Это нечто прямо непостижимое, так меня взволновавшее, а между тем теоретически простое, ясное и существовавшее от века…

Получил очень грустное письмо от Осипа; Татьянка, очевидно, его допекла и доведет до того, что он ее бросит. Давай, ненаглядная, твои губки и глазки, а также малышей; я вас обниму, расцелую и благословлю.

Ваш отец и муж Андрей.

Целуй папу, маму, Каю.

13 февраля 1917 г.

Дорогая моя женушка и Женюшка

(разница в одной букве…), от тебя все пока идут открытки. Я как неглупый человек понял, что с новой реформой (оплаты открыток – двумя и закрытого – пятью копейками) ты захвачена врасплох: двухкопеечный расход ты еще могла взять на себя, не посоветовавшись со мною, но расходовать 5 коп. ты, привыкши «всё» делать по моей указке, не дерзаешь. И правильно, дружок; мы с тобой живем по старине, когда муж – глава семьи, а жена… разве только шея; поэтому, подумав над новым расходом и оценив его влияние на общий наш бюджет, нахожу возможным разрешить тебе новый расход… Итак, пиши иногда и закрытки.

Я пропустил уже три дня и не писал тебе. Дело в том, что 10.II приехал корп[усный] командир, и мне пришлось много докладывать, а вчера я целый день пробыл в окопах. А тут в казачьей сотне оказался станичник из Камышевской станицы, и я с ним никак не могу наговориться. Всю станицу мы с ним перебираем, и старые картины оживают предо мною, наполняя меня странной грустью. Могила папы, оказывается, в порядке, что меня очень порадовало. Я велел станичнику написать отцу письмо, а сам сделал приписку, в которой кланялся отцу и честной станице, а затем послал поклоны: Михаилу Даниловичу с Ириной Осиповной Терешкиным, Андрею Петровичу с Марией Федоровной Кузьминым, Ивану Стефановичу Тарарину, Павлу Николаевичу Кудряшову и т. д. Воображаю, какой переполох произойдет в станице! А тут еще подпись Ген[ерального] штаба генерал-майор кавалер ордена Св. Георгия и Георгиевского оружия такой-то! Моя счастливая приписка! Сколько любопытных и глубоко польщенных глаз будут смотреть на нее? А так как некоторые из собственников этих глаз насчитывают не менее 80 на своих плечах, то, вероятно, и всплакнут эти усталые глаза. Буду писать на днях атаману, чтобы станица выбрала меня своим почетным стариком; это мне очень польстит.

Ком[андир] корпуса любит поговорить, имеет хорошую память и очень красивую восприимчивость (сам человек простой, сердечный, много видавший); я, придя с позиции, говорю ему, как снаряд попал случайно и убил двух офицеров в землянке (вчера я был и рассматривал это место). Он меня выслушал и говорит: «Судьба… все судьба. И вот вам пример. У генерала Казбека, ныне умершего, было три сына, все Волынского полка; два были в полку и были убиты, третий оставался где-то в тылу, а когда узнал про смерть братьев, то сказал: в полку исчезла фамилия Казбек. Я должен идти в полк и восстановить фамилию. Мать в слезы, а сын упорствует. Государь, узнав о случае, приказал передать старушке, что он побережет ее сына, и приказал назначить его в автомобильную команду в Петроград. Случилось, что Казбек ехал в Царское Село, налетел на шлагбаум, который был опущен и чего не заметили, и третьему сыну снесло череп… все судьба, и если мне написано в книге миров или судеб погибнуть когда-то от штукатурки, которая свалится с потолка, то эта штукатурка не забудет свалиться в указанный ей момент, а голова ни в коем случае не забудет в этот самый момент подставиться…» – так, заканчивая, кор[пусный] ком[андир] глазами повел задумчиво на потолок и слегка улыбнулся. Ты поймешь, что так думающие люди могут быть только храбрыми. У ком[андира] корп[уса] есть большой запас таких рассказов, но всего не перескажешь.

В окопах вчера пробыл целый день – поехал в семь часов и возвратился в 19. Как всегда, время пролетело незаметно. Ружейные выстрелы слышались больше обыкновенного, но бестолковые, и пули, свистя и жалуясь («душу ищет»… кажется, я тебе писал про это солдатское изречение), высоко летели над нашими головами. Артиллерия, по-видимому, заметила нас, так как бросила несколько снарядов по окопам, но всякий раз туда, где нас уже не было. Я говорю с ротными командирами непрерывно, шучу с солдатами, и около меня вертится целая куча, хотя я непрерывно их от себя удаляю… Меня на каждом шагу предупреждают там не высовываться, там долго не стоять, но я их успокаиваю или разбиваю их опасения. А на полдороге, когда я несколько утомлен, я заворачиваю к какому-либо ротному командиру и в его землянке пью чай… И тут всё суетится без конца, особенно денщик, меня не знают, куда посадить (обыкновенно, три сиденья: кровать ротного, кровать полуротного и полуизломанный стул), я всегда пробую сесть на изломанный стул, к общему смущению почти валюсь с него и окончательно закрепляюсь на кровати ротного. Денщик бегает и все путает, вместо чашки несет сапожную щетку, ротный командир (мальчик лет 22–23) вспыхивает, как девица, и не знает, чем помочь (а по морде – никак нельзя), вода почему-то не греется, спички, засунутые за голенища денщика, никто нигде не находит… Мы все хохочем, я «великодушно извиняю» за непорядок, и мы продолжаем болтать без умолку: и нет в наших темах ни лицемерия, ни политиканства, ни злословия, ни вонюче-кислого недовольства всем и всеми; мы – братья по боевой работе – говорим просто и искренно, говорим про наше и милое, и великое боевое дело, на душе нашей ясно, как в летний солнечный день, и даже на глубине этой души нет ни тени, ни грязи. В тесной халупке, пригретая теплом, пробивается возле окошка зеленая травка, у печки греется окопная кошка, покинувшая соседнюю голодную деревню… тихий и скромный угол жилья ротного командира не блещет красотами, но от него веет теплом и уютом. Кончаю обход окопов незадолго перед сумерками, с надвижением которых заметно усиливается стрельба. Меня в тыл от окопов провожает «ротная связь» солдат, Данилов, и мы, пока не доходим до резервов, успеваем много затронуть тем, над которыми мы зря не ломаем головы и решаем их быстро… да и темы-то не головоломные. Давай, моя красавица (на столе ты сидишь предо мною с малышами – совсем красавица), твои глазки и губки, а также малых, я вас всех обниму, расцелую и благословлю.