Конан Дойл - Максим Чертанов

А теперь обратим внимание на следующее обстоятельство: по какой-то нелепой случайности (а может, в соответствии с неисповедимыми замыслами Инженера) самому проповеднику спиритуалистического учения было решительным образом отказано в медиумических способностях.

Никогда, ни разу, начиная с самых первых экспериментов в Саутси, у доктора не выходило наладить общение с миром духов без посредника. Какая ирония судьбы: он, столько говоривший о сверхчувственном восприятии, был его абсолютно лишен; он мог постигать «ту сторону» с помощью интеллекта, иногда с помощью эмоционального сопереживания, но никогда – непосредственно; а ведь у тысяч людей, не заслуживших этого дара, как-то получалось! Сам доктор в своей монументальной «Истории спиритизма» объяснял это очень просто (и таково было мнение большинства тогдашних авторитетов в этой области): «Все мы, или почти все, выделяем определенные вещества из своего тела, причем эти вещества имеют особые свойства. У большинства из нас, как доказал Кроуфорд, содержание эктоплазмы незначительно и только у одного из ста тысяч оно достаточно велико. Именно этот человек и становится медиумом. Он или она являются тем „сырьем“, которое используют невидимые внешние силы. Установлено, что между физическим медиумизмом и моралью существует не больше связи, чем между последней и утонченным музыкальным слухом. Оба эти явления относятся к разряду физического дара».

Дойл, эктоплазмой обделенный, был вынужден все время опираться на посредников; когда последнего близкого ему человека, будто бы обладавшего нужными способностями, Лили Лоудер-Симмонс, не стало, он нуждался в новом медиуме. Он прибегал к услугам профессионалов. 7 сентября 1919 года медиум Эван Пауэлл на сеансе «привел» к доктору дух его сына Кингсли. Дойл описал свой разговор с сыном в письме Лоджу: «Вдруг я услышал голос: „Джин, это я...“ Моя жена вскрикнула: „Это Кингсли!“ Я сказал: „Это ты, мой мальчик?“ Он сказал тихим шепотом: „Отец...“ и после паузы добавил: „Прости меня.“ – „Мне не за что прощать тебя. Ты самый лучший сын“, – ответил я. Потом я ощутил на своем лбу дуновение поцелуя. „Скажи, ты счастлив?!“ – воскликнул я. И услышал в ответ очень мягкое: „Я так счастлив.“»

Доктор жаждал общения с сыном и другими близкими постоянно; начиная с 1920 года роль посредника время от времени начала исполнять Джин. «Моя жена всегда неодобрительно относилась к моим исследованиям в области спиритуализма, считая этот предмет неприятным и опасным. В скором времени ее собственный опыт убедил ее в обратном.» А ведь это противоречит теории самого доктора: если от рождения Джин выделяла мало эктоплазмы – откуда она вдруг у нее взялась? Но доктор вывернулся: «Почти каждая женщина является медиумом, не упражнявшим пока что своей способности. Пусть она попробует свои силы в автоматическом писании».

До сих пор неясно – и вряд ли когда-нибудь станет ясно, – в какой степени Джин Дойл разделяла веру мужа, а в какой подыгрывала ему, руководимая жалостью и любовью; вполне возможно, смешивалось то и другое. Существует и такая точка зрения, что тщеславной женщине было попросту приятно выступать со сцены, привлекая всеобщее внимание. Автоматическое письмо – самый простой способ выдать себя за медиума, не обладая никакими специальными умениями; Джин даже не утруждала себя тем, чтобы изменить почерк или писать на каких-либо других языках, кроме английского. Почему она согласилась быть медиумом, хотя никогда не обнаруживала к этому ни малейшей склонности? Она всегда была всецело «от мира сего» – практичная, честолюбивая, общительная; что на самом деле водило ее рукой, когда она записывала на бумаге послание от Малкольма – вера, надежда или жалость? С другой стороны, доктор и сам был честолюбив, энергичен и (умеренно) практичен – а стал бескорыстным проповедником. Так или иначе, попытки Джин выступать в роли медиума публично ни к чему хорошему не привели: получалось у нее плохо и она, сама того не желая, мужу изрядно навредила.

В 1920 году у Шерлока Холмса появился еще один конкурент: Агата Кристи опубликовала свой первый роман об Эркюле Пуаро «Таинственное происшествие в Стайлз», три персонажа которого – умный детектив, его простодушный друг Гастингс и туповатый, но энергичный инспектор Джепп – в точности копировали дойловскую схему. В жизни же самого Дойла в апреле 1920-го произошло событие, которое, может, и не имело судьбоносного значения для нашего героя, но о котором очень любят писать журналисты, потому что это интересно, а биографы – потому что все грани характера Дойла здесь проявляются как под увеличительным стеклом: Конан Дойл познакомился с великим иллюзионистом Гарри Гудини (Эрихом Вайсом)[40].

Встреча произошла по инициативе Гудини: находясь в Англии на гастролях, он прислал Дойлу в качестве подарка экземпляр своей книги «Разоблачения Роберта Гудини», в которой, в частности, изобличались как шарлатаны и жулики два известных американских медиума, братья Девенпорт, о доверии к которым публично заявлял Конан Дойл. К моменту знакомства с Дойлом Гудини уже неоднократно публиковал (в том числе – в «Стрэнде») статьи, в которых разоблачал известных медиумов. Он сам одно время был увлечен спиритизмом и пытался общаться с духами, но никакого результата не добился и утверждал, что так называемые медиумы – мошенники; на своих представлениях он повторял спиритические трюки и объяснял, как они делаются. Этим, кстати, занимались многие профессиональные иллюзионисты – не столько из бескорыстного желания «раскрыть людям глаза», сколько ради разоблачения конкурентов.

Зачем Гудини понадобилось знакомиться с Дойлом, чьих взглядов он не разделял? Биографы иллюзиониста утверждают, что он обожал знакомиться со всеми знаменитостями, которые ему подворачивались; то была его безобидная слабость. Дойлу же личность Гудини импонировала: человек любит опасность, летает на самолетах, во время войны много занимался благотворительностью в пользу армии (кроме устройства бесплатных представлений, Гудини обучал солдат освобождаться от наручников, плавать под водой и прочим своим умениям); но главная причина интереса Дойла к знаменитому иллюзионисту заключалась в том, что ему многие (только не он сам) приписывали паранормальные способности. Дойл был также в этом уверен. Он желал видеть супермедиума; в то же время он не слишком хотел знакомиться с человеком, который, по его мнению, предавал идеалы спиритизма. Доктор ответил фокуснику любезным письмом, где благодарил за книгу, но высказывал свое несогласие: отдельные факты мошенничества отнюдь не доказывают, что мошенничеством является спиритизм как таковой.

Завязалась оживленная переписка. Ее основной темой были братья Девенпорт. Переписка эта довольно странная, и тон ее – со стороны Дойла – особо дружелюбным не назовешь. Он, например, писал Гудини следующее: «Вы сказали, что Айра Девенпорт осуществлял свои феномены обычными материальными способами. Но если он поступал так (чему я отказываюсь верить), то он явно не только лжец, но и богохульник, так как он постоянно общался с мистером Фергюсоном, священником, и примешивал религию к своим деяниям. И тем не менее Вы фотографируетесь с этим человеком и верите его словам, наступая на те же грабли. Как можно примирить одно с другим? Я этого решительно не понимаю». Гудини почувствовал, что приглашать его не хотят, и ответил уклончивым письмом, где уже не так настаивал на мошенничестве Девонпортов. Дойл продолжал наступать и требовал, чтобы Гудини сказал твердо: считает ли он, что Девенпорты обладали медиумическими способностями? Гудини ответил примирительно-уклончиво. Он писал, что испытывает к спиритизму глубочайший и искренний интерес, что ему просто не посчастливилось ни разу наблюдать истинного медиума, что на данном этапе он – скептик, но ум его открыт для всего нового и он готов стать учеником. Дойл счел ответ более-менее удовлетворительным и наконец пригласил Гудини в Уинделшем. Он надеялся, что ему удастся разъяснить гостю его заблуждения.