Каменная ночь - Кэтрин Мерридейл

Причины той неудачи, которую в конце концов потерпела гласность как политика сдерживания, сложны и многообразны. Политическая революция конца 1980-х годов в куда большей степени была порождением экономических проблем. Кроме того, советскую систему подорвали череда экологических катастроф, эскалация межэтнической напряженности, растущее ощущение собственной неадекватности по сравнению с Западом и даже тот простой факт, что в жизнь вступало новое поколение, навсегда занявшее место старой гвардии. Однако нет сомнений, что свою роль в разрушении советского режима сыграло давление многих десятилетий молчания. Несколько человек из числа основателей “Мемориала”, включая историка Арсения Рогинского, которым в 1987 году было совсем немного лет, от 25 до 35, уже успели поплатиться за свое любопытство и нежелание скрывать свои убеждения[954]. Дмитрия Юрасова, который еще подростком начал собирать имена репрессированных, раз за разом выгоняли с работы в архивах после того, как становилось известно, что он интересуется политическими убийствами[955]. Однако нападки и преследования не могли надолго помешать людям задаваться вопросами и проводить исследования[956]. И в этом смысле гласности с ее ханжеством и самодовольством было недостаточно.

Однако поначалу власти относились к подобной деятельности с немалой подозрительностью, и “Мемориал” был уязвим до тех пор, пока оставался платформой для молодых радикалов. Спас его только альянс, который быстро сложился между молодыми инициаторами создания “Мемориала” и некоторыми представителями диссидентской интеллектуальной элиты. Многие из выдающихся публичных фигур эпохи гласности решили присоединиться к популярному движению. Среди них были правозащитники, в том числе академик Сахаров, и целая плеяда поэтов, писателей и критиков – Евгений Евтушенко, Булат Окуджава, Анатолий Рыбаков, Михаил Шатров. В общественный совет “Мемориала”, избиравшийся заочным голосованием, также вошел политик-популист Борис Ельцин, который в то время все еще находился в оппозиции к властям из-за прежнего публичного конфликта с Горбачевым[957]. Участие диссидентов 1960-х годов сделало движение сильным и влиятельным. Дело было не только в громких именах. Многие из этих людей были умелыми публицистами, политическими тактиками. Активист “Мемориала” признавался мне в 1997 году: “Они нас многому научили в смысле того, что следует делать”. “Мемориал” превратился в реальную политическую силу, организацию, которая не ограничивалась исключительно кампанией по восстановлению прошлого и занималась также стратегиями будущего.

Уверенные в себе молодые активисты утверждали, что даже самого честного и прямого разбирательства с историческим прошлым было недостаточно. Они ничуть не меньше стариков, переживших советский террор, были полны решимости не допустить очередной попытки замалчивания некоторых фактов из истории тоталитарных репрессий, как это было в годы правления Брежнева. Кроме того, они хорошо осознавали, что последние свидетели того времени постепенно уходят из жизни. Справедливость требовала помнить мертвых. Но не менее важно было не дать ни малейшего шанса возвращению сталинизма в России. Пришло время, как сформулировал это чуть ранее Евтушенко, “из наследников Сталина Сталина вынести”.

Работа “Мемориала” дала толчок первому на пространстве Советского Союза публичному исследованию масштаба тех массовых убийств, которые произошли при советской власти. Одновременно “Мемориал” побуждал людей вспоминать, и именно это воскрешение к жизни частной памяти может оказаться его самым устойчивым достижением. В 1988 году влиятельная в то время “Литературная газета” от лица “Мемориала” обратилась к читателям с просьбой предоставить информацию. В редакцию сразу же стали приходить письма. Это не были литературные шедевры, гладкие, отшлифованные воспоминания знаменитостей. Чаще всего это были частные истории обыкновенных людей, жителей провинциальных городков, написанные от руки на дешевой бумаге, лагерные воспоминания, рассказы об аресте, допросах, исчезновении близких. Некоторые письма пришли от бывших сотрудников органов, которые описывали, как отдавались и приводились в исполнение приказы. Среди писем были и просьбы о помощи, первые из многих тысяч, которые хлынули позднее. Каждый жаждал информации, подробностей о последнем дне потерянных родителей, мужей, братьев и сестер. Архив “Мемориала”, в котором к тому времени уже были фотографии, учетные карточки и переписка самих членов организации, теперь многократно увеличился в размерах благодаря тысячам свидетельств выживших жертв советского террора[958].

Об уровне общественного интереса к сталинским репрессиям свидетельствует отражение этой темы в печатных медиа. В 1989-м, 1990-м и 1991-м годах несколько газет, среди которых была популярная ежевечерняя газета “Вечерняя Москва”, регулярно публиковали специальные материалы с именами и короткими биографическими справками, а иногда даже с фотографиями погибших. Репрессии, которые прежде казались чем-то далеким, имеющим отношение к “ним” – к партии, поэтам, элите, – стали частью сознания обыкновенных людей. Со страниц газет на современного советского читателя смотрели лица машинистов, священников, учителей, крестьян. У мужчин на фотографиях видны усики, кепки, наградные значки в честь забытых агитационных кампаний. Женщины – будь то державшиеся демонстративно, с вызовом революционерки или представительницы буржуазии – в основном выглядели куда опрятнее. Они смотрели прямо в объектив глазами, которые уже успели повидать достаточно войн и голода, хотя мало кто из изображенных на фотографиях был сильно старше сорока. Некоторые из снимков были сделаны органами, в профиль и анфас, во время ареста. Другие были сняты в фотостудиях – и это были портреты, сохраненные на память о более счастливых временах. Иногда фотографии размещались рядом с копиями официальных обвинений, которые обычно состояли в каком-либо нарушении печально известной 58-й статьи. Среди документов были отпечатков пальцев узников и образцы их подписей, словно призванные напомнить читателю о той жизни, той плоти, которой были облечены иссохшие останки.

Люди на фотографиях не сводили пристального взгляда с читателей, материал за материалом, однако самое страшное было впереди. Позднее газеты стали публиковать фотографии, взятые из менее доступных разделов личных дел, хранившихся в НКВД, которые были сделаны с целью задокументировать поведение заключенного на разных этапах допросов, принудительного лишения сна, избиений и пыток. Письменные свидетельства всего этого были абсолютно душераздирающими. Хотя брежневское безразличие по отношению к этому прошлому и страсть к эвфемизмам лишили само слово “репрессия” его человеческой силы, невозможно было спокойно и бесстрастно читать эти заново открывавшиеся истории пыток и издевательств. Впервые о сталинизме – а само это слово было идеологической абстракцией – было подробно рассказано в частных нарративах, сплетенных из переживаний и страданий. То не были истории из далеких тюрем или заполярных лагерей. Местом действия этих рассказов обычно была хорошо известная улица, “Большой дом” в центре города (так в любом городе обыкновенно называли здание, в котором размещался НКВД-МГБ-КГБ), а лица наиболее выдающихся фигурантов – “старых большевиков”, художников, интеллектуалов и поэтов – были хорошо знакомы каждому еще по школьным учебникам. Известные фотографии этих людей были безжалостно размещены рядом со снимками неизвестными, на которых те же самые люди представали растрепанными, израненными, изможденными, страдающими от боли и голода[959].