Veritas - Рита Мональди

Мой малыш играл в крестовом ходе; я послал его вместе с Симонисом ужинать в трактир. Клоридию я обнаружил в покоях аббата Мелани.

– Ну что? – Дрожа от волнения, она открыла мне, когда я постучал в двери Атто.

Она хотела узнать, удалось ли нам прочесть что-то еще на листке аги, потому что срочно должна была вернуть драгоценную бумагу личному камергеру Евгения.

Я рассказал ей и аббату о смерти Коломана, о реакции Опалинского и его обвинениях в адрес младшекурсника. Моя супруга, обессилев, опустилась на стул. Мелани, как обычно прятавшийся за стеклами черных очков, провел рукой по рукояти своей трости, погруженный в какие-то неясные размышления.

– А если это был несчастный случай?

– А если это был монах?

– А если…

Много вопросов возникало по ходу моего отчета перед Клоридией.

Мы оба знали: только последняя из трех возможностей, та, что крыла в себе имя Пеничека, связывала смерть всех четверых студентов. И если предположить это, то оставался другой вопрос: почему?

Под конец я рассказал ей, как богемец открыл нам завесу тайны слов аги, которой вовсе и не было. Турки, произнеся эти слова перед Евгением, хотели подчеркнуть, что они пришли в Вену с честностью Дайи Черкеса: совсем одни. То есть речь шла о метафоре, значение которой должно было быть совершенно ясно для его светлости принца, поскольку дом со статуей принадлежал ему.

– Турки здесь ни при чем, это хорошо, и я этому рада. Смерть Коломана могла быть и несчастным случаем. Но троих остальных студентов кто-то убил, одного за другим. И мне не нравится этот Пеничек, – произнесла Клоридия, и голос у нее был мрачный.

– Но он спас мне жизнь, – заметил я.

– Не будем преувеличивать. Скажем, он появился в нужный момент.

Мне тоже Пеничек не нравился. Я никогда не задумывался над этим, но за прошедшие дни я временами ловил себя на том, что отвожу взгляд от этого кривого, похожего на мышь создания, с глазами хорька в очках, поскольку от него, казалось, исходит что-то темное и неприятное. Хотя его появление в Пратере спасло меня от смертельного удара ножом и теперь он своей историей с Черкесом наконец разгадал загадку слов аги, мне никогда не приходило в голову вложить ему в руку хотя бы скудо, причем я, даже не отдавая себе отчета, использовал его роль младшекурсника. Ах, я позволил себе поддаться влиянию Симониса, который дурно обращался с ним, быть может, исходя из мудрости своей родной Греции, где возникла идея о том, что красота – это добро, в то время как то, что некрасиво, таит в себе зло. А Пеничек красивым не был, это точно. Кроме того, он хромал, как дьявол. Вряд ли существовал человек, менее подходящий для того, чтобы высказывать подобные соображения, чем я, которого по росту скоро должен был обогнать его собственный восьмилетний сын.

– А Симонис, что он думает об этой истории? – спросила моя жена. – Ведь богемец, похоже, подчиняется его приказам.

– Да, сначала он загнал его в угол. Но потом, когда Пеничек раскрыл нам смысл слов аги… Ты знаешь, Симонис иногда… как бы это сказать? Его трудно понять.

– Да, несчастный, – согласилась Клоридия, всегда относившаяся хорошо к моему помощнику, этому большому ребенку.

– Очень удобно притворяться идиотом, – вмешался Атто.

– Что вы хотите этим сказать? – спросил я.

– Пока ничего. Но госпожа Клоридия верно заметила: хромой получает приказы от грека.

– И что это доказывает? Речь ведь идет о студенческом обычае, согласно которому…

– Форма меня не интересует. Я обращаю внимание на факты, – резко перебил меня аббат. – Кстати, Клоридия рассказала мне об этой бумаге. Можно посмотреть на нее?

– Посмотреть? – удивился я.

– Ну, в руках подержать. Было бы слишком хорошо, если бы мои несчастные глаза могли действительно увидеть бумагу!

Я вынул из кармана несколько потрепанный листок, протянул аббату, и тот развернул его. Мне показалось, что он пытается разглядеть содержимое в свете свечи, стоявшей на столике возле его кресла. Однако едва Клоридия увидела, что сделали наши эксперименты под руководством небольшого справочника доктора Абелия с несчастным клочком бумаги, она отняла у него записку.

– Боже мой! И что теперь? Я не могу вернуть листок в таком состоянии!

– Ну, если его немного обрезать по краям и прогладить… – пробормотал я.

Положив бумагу в карман своего передника, Клоридия словно фурия вылетела из покоев Атто и оставила нас, не сказав ни слова.

В этот миг вошла сестра кладовщица с ужином для Атто и по-прежнему лежащего в постели Доменико. Атто не хотел выходить из своей комнаты: мы ждали Угонио. А он опаздывал.

Под предлогом того, что не хочу мешать дяде и племяннику ужинать, я отправился к Клоридии, в наши комнаты. Мы жили в нескольких шагах друг от друга: если мы понадобимся Атто, он велит позвать нас.

Я застал Клоридию за тем, что она с величайшей осторожностью обрезала обуглившиеся края листочка. Затем она собиралась прогладить бумагу, которая из-за испытания водой пошла волнами.

Аббат Мелани сообщил ей, что утром случилось с Угонио, поведала мне Клоридия, занимаясь бумагой. Голова, которая так срочно нужна была дервишу Кицеберу, оказалась высохшей головой Кара-Мустафы, а не молодой живой головой его императорского величества. Рассказал он ей и о договоренности осквернителя святынь с Гаэтано Орсини, которая каким-то образом была связана с не указанными точно двумя повешенными. Теперь, когда мы остались одни, я поведал ей, что случилось сегодня утром, после того как она принесла нам листовку с известием о том, что, вероятнее всего, великий дофин заболел оспой: о признании Атто и обо всем остальном, что я узнал от него, включая зависть Евгения к его императорскому величеству. Когда я перешел к потрясающим разоблачениям интимных пристрастий его светлости, моя сладкая женушка оказалась менее удивленной, чем я ожидал; она даже сделала несколько двусмысленных замечаний, которые я повторить здесь не в состоянии.

– Н-да, – наконец скептично произнесла она, – как бы плохо мы ни думали о Савойском, знаешь, что я скажу тебе? Я не считаю возможным, что он желает смерти императора. То, что он – продувная бестия, я подозревала уже давно, – с улыбкой заключила она. – Спорим, именно он поселил Пальфи здесь, на Химмельпфортгассе, почти напротив своего дворца.

– Гаэтано Орсини говорил, что это сделал сам император из-за близости к монастырю, где живет Камилла.

– Ну, может быть, они оба. В любом случае я не стала бы доверять Орсини, пока Угонио не объяснит тебе, какого рода отношения их связывают. Кстати, который час? Разве он не должен был прийти сюда в пять?

Было шесть часов; осквернитель святынь заставлял себя ждать. А Клоридии опаздывать было нельзя: наступил момент вернуть листок с посланием аги. Она попросила меня присмотреть за аббатом Мелани и покинула комнату, чтобы отправиться во дворец принца Евгения.