Veritas - Рита Мональди

– Разве не обращался ваш товарищ уже к итальянскому монаху по поводу Золотого яблока? – снова спросил я.

– Я что-то такое тоже помню, – подтвердил Симонис, – он был августинцем, который исповедовал турецких военнопленных, желающих принять крещение.

– Да, это верно, но я не знаю, тот ли это самый, – ответил Опалинский.

– Что-что? – в ужасе воскликнул Пеничек. – Неужели Коломан сошел с ума?

– Почему это? – в один голос спросили мы.

– Разве вы не слышали, что сегодня утром арестовали одного монаха-августинца? Он итальянец, и его, очевидно, обвиняют в нескольких изнасилованиях и убийствах.

Мы сидели словно громом пораженные.

А наш хромой кучер зато, казалось, пришел в лихорадочное возбуждение.

– Боже мой, неужели Коломану обязательно было доверяться именно итальянскому монаху? Я считал его более осторожным человеком! – качая головой, ворчал он, сидя на козлах и направляя коляску к предместью Оттакринг.

– Ты чертов бык рогатый, а не пражский младшекурсник! – взвился Симонис. – Как ты осмелился? Проси прощения и заткнись немедленно!

Быть может, из-за похвалы, полученной прежде от шориста, быть может, потому, что страх придал ему смелости, – но Пеничек, похоже, не собирался затыкаться. Напротив, он сбросил с себя личину почтительного, подавленного человека и лихорадочно продолжал:

– Разве Коломан не знает, что это монашеское отродье – самые бессовестные и опасные преступники? И в первую очередь итальянцы!

– Это еще почему, скажи на милость? – возмутился я, поскольку этот жалкий хромой младшекурсник, слуга и посмешище своих товарищей, осмелился в таком наглом тоне говорить о моих соотечественниках.

– Ты, омерзительное богемское отродье! – вскипел Симонис, поднимаясь с сиденья и ударяя кучера в спину. – Что это на тебя нашло? Немедленно проси у господина мастера прощения!

– Да ладно, ладно, – успокоил я своего подмастерья. – Но ты, – теперь я обращался к младшекурснику, потому что уже успел привыкнуть обращаться с ним грубо. – Я тебя кое о чем спросил. Что не так с итальянскими монахами?

В середине шестнадцатого столетия, несмело начал Пеничек, напуганный ударом, полученным от своего шориста, пришел великий Мартин Лютер, чтобы найти среди беленых камней монастырских змеиные гнезда. И пролился свет на то, что прежде оставалось сокрытым. Многие монахи сняли рясы, взяли себе жен и приняли лютеранство. Число отцов-католиков уменьшалось с катастрофической скоростью.

– Что ты такое говоришь, младшекурсник? – возмутился теперь Опалинский. – Ты что же, принимаешь ересь Лютера?

– Как можно ждать чего-то иного от человека из Праги? – усмехнулся Симонис.

– Говори дальше, Пеничек, – приказал я.

– Старый монастырь августинцев-иеремитов Вены, прежде расположенный неподалеку от императорской резиденции, вот-вот должны были закрыть, поскольку он опустел и был заброшен. Орден вынужден был просить помощи у своих собратьев из других стран. И тогда пришло подкрепление из монастыря в Италии, не захваченной ветром реформации.

– Богопротивным поветрием, – презрительно уточнил Опалинский.

К сожалению, отцы-итальянцы (особенно высших санов) считали себя, скорее всего по причине близости к Риму, в некотором смысле выше остальных. Они презирали и истязали венских братьев, более того, они даже плели дипломатические интриги в императорской столице с зарубежными посланниками.

– Ты хочешь этим сказать, что отцы-итальянцы занимались шпионажем? – с сомнением поинтересовался я.

– Императорские ведомства были в этом более чем уверены.

Во время нескольких обысков в крестном ходе монастыря были обнаружены самые разные подозрительные личности: бандиты, разбойники и тому подобный сброд. Всем итальянским монахам были предъявлены обвинения в том, что те воспользовались близостью к резиденции и связями с императорским двором, чтобы шпионить в пользу Франции или других иноземных держав, и в конце концов было приказано изгнать их и запретить когда-либо возвращаться. Кроме того, вышло постановление, что в будущем все главы орденов должны говорить на немецком языке.

Немцы, хотя и были более честными, обладали другим недостатком. Они были несколько холодны в вере, и потом, им не хватало теплого, человеческого чувства, которое, хоть и в извращенной форме, было присуще их итальянским братьям. Эти отцы с юга умели квасить души и держать в повиновении народ, и при этом они были настоящими остряками, а при необходимости – проворными и хитрыми. Тем временем Рим и главы ордена августинцев продолжали оказывать давление, поскольку хотели, чтобы на местах у них были свои люди, и в результате им это удалось. Итальянцев снова приняли, затем снова изгнали, вернули, опять изгнали и так далее, а народ озадаченно наблюдал за этим и спрашивал себя, в чем, собственно говоря, заключается проблема: в нечестности итальянцев или неясных предпочтениях немцев.

Между тем продолжалась обратная католическая реформация, принципы которой диктовал Рим. Главы ордена послали очередных достойных доверия своих соотечественников в Вену. Двор не мог отказаться, поскольку приор августинского монастыря, который не был итальянцем, прямо перед обыском бежал в Прагу, где был схвачен. Его обвинили в серьезных растратах, из-за которых конвент оказался по уши в долгах и которые шли вразрез даже с императорскими эдиктами, после чего монахам было запрещено продавать монастырское добро, заниматься торговлей вином, заключать сельскохозяйственные сделки etc.

Короче говоря, за святыми стенами никак не хотел воцаряться мир. Едва итальянцы вернулись, как тут же снова начались ссоры и торговля. Все взаимоотношения с императорским двором разбивались теперь о стену обоюдного презрения и подозрения. Монахи продолжали спорить с мирскими властями; верхушка ордена ссорилась со своими подчиненными и друг с другом: если один покупал виноградник или клочок земли для монастыря, то его последователь продавал это, и они опять принимались обвинять друг друга в разбазаривании денег ордена. Подобные случаи в итоге оказывались на столе у светских судей, которые потом обвиняли не только поссорившихся, но и вообще всех духовников ордена.

Поскольку же совесть была нечиста у всех, то итальянцы легко притворялись самыми главными. Вражда, ссоры, злословие, зависть и клевета снова и снова подогревали ненависть между тевтонскими и итальянскими монахами, и если новый приор пытался сделать так, чтобы воцарился мир, то вдруг оказывалось, что немцы его ругают, а сам он запутался в интригах итальянцев.

– В конце концов в дело вступили иезуиты, которые благодаря булле папы Урбана VIII получили разрешение выселять за стены города всех августинцев-иеремитов, будь они итальянцами или не итальянцами, без предупреждения, в предместье Ландштрассе, где они находятся и по сей день. Они заменили его на «импортированный» из Праги орден босоногих августинцев, очень добродетельный орден.

– Орден отца Абрахама а Санта-Клара, – сказал я.