Ангелы и Демоны - Дэн Браун

Подобно человеку, пробуждающемуся от кошмарного сна,камерарий открыл глаза и резко поднялся. Центр тяжести стола переместился, чегоникак не могли ожидать носильщики. Стол наклонился вперед, и камерарий началскользить по наклонной плоскости. Лэнгдон и другие попытались восстановитьравновесие, опустив стол вниз. Но они опоздали. Камерарий соскользнул со стола.В это невозможно было поверить, но он не упал. Ноги священника коснулисьмрамора ступени, и он выпрямился во весь рост. Некоторое время он, потерявориентацию, стоял неподвижно, а затем заплетающиеся ноги понесли его вниз поступеням прямо на Макри.

— Не надо! — закричал Лэнгдон.

Шартран бросился следом за камерарием, чтобы помочь томуудержаться на ногах. Но клирик вдруг повернулся к лейтенанту — Лэнгдона поразилбезумный взгляд округлившихся глаз священника — и крикнул:

— Оставьте меня!

Шартран мгновенно отпрянул от него.

Дальнейшие события развивались с ужасающей быстротой.Разодранная сутана камерария, которая была лишь наброшена на его тело, началасползать. На какой-то миг Лэнгдону показалось, что одежда все же удержится, ноон ошибся. Сутана соскользнула с плеч клирика, обнажив тело до пояса.

Вздох толпы на площади, казалось, облетел весь земной шар имгновенно вернулся назад. Заработали десятки видеокамер, и сверкнули сотнифотовспышек. На всех экранах возникло изображение груди камерария с чернымклеймом в центре. Некоторые каналы даже повернули изображение на стовосемьдесят градусов, чтобы продемонстрировать страшный ожог во всех деталях.

Окончательная победа иллюминатов.

Лэнгдон вгляделся в клеймо на экране, и символы, которые ондо этого видел отлитыми в металле, наконец обрели для него смысл.

Ориентация. Лэнгдон забыл первое правило науки о символах.Когда квадрат не является квадратом? Он также совсем упустил из виду, чтоклеймо, отлитое из железа, не похоже на его отпечаток. Точно так же, как иобычная резиновая печать. Изображение на них является зеркальным. Когда онсмотрел на клеймо, перед ним был негатив!

Старинные слова, когда-то написанные кем-то из первыхиллюминатов, приобрели для Лэнгдона новый смысл: «Безукоризненный ромб,рожденный древними стихиями природы, — столь совершенный, что людизамирали перед ним в немом восхищении».

Теперь Лэнгдон знал, что миф оказался правдой.

Земля, воздух, огонь, вода.

Знаменитый «Ромб иллюминати».

Лэнгдон не сомневался, что такой истерии и хаоса, которыевоцарились на площади Святого Петра, Ватикан не видывал за все две тысячи летсвоей истории. Ни сражения, ни казни, ни толпы пилигримов, ни мистическиевидения… ничто не могло сравниться с той драмой, которая в этот моментразворачивалась у подножия собора Святого Петра.

По мере того как разыгрывалась эта трагедия, Лэнгдону всебольше казалось, что он смотрит на нее как бы со стороны. Ему чудилось, что онпарит рядом с Витторией над ступенями, а время словно остановило свой бег…

Заклейменный камерарий… неистовствует, и его видит весь мир…

Созданный дьявольским гением… «Ромб иллюминати»…

Ведущий обратный отсчет времени секундомер отмеряетпоследние двадцать минут двухтысячелетней истории Ватикана.

Но это было лишь началом.

Казалось, что в находящемся в своего рода посттравматическомтрансе клирике проснулись новые силы или что им овладели демоны.

Вначале камерарий принялся что-то шептать, обращаясь кневидимым духам. Затем, подняв глаза вверх, он вскинул руки к небу и выкрикнул:

— Ну говори же! Я Тебя слышу!

Это восклицание явно было обращено к самому Творцу.

Лэнгдон все понял, и сердце его упало, словно камень.

Виттория, видимо, тоже поняла.

— Он в шоке, — прошептала она с побелевшимлицом. — Камерарий галлюцинирует. Ему кажется, что он беседует с Богом.

«Этому надо положить конец, — подумал Лэнгдон. —Его нужно доставить в госпиталь».

Подобный конец блестящего ума поверг ученого в смущение и уныние.

Чуть ниже на ступенях Чинита Макри, видимо, найдя идеальныйракурс для съемки, припала глазом к видоискателю камеры… Снятая ею картинкамгновенно возникала на больших экранах на площади. Площадь Святого Петра чем-тонапомнила Лэнгдону не так давно модные кинотеатры под открытым небом, гдефильмы смотрели, не выходя из машин. Отличие состояло лишь в том, что экрановбыло множество и на всех показывали один и тот же бесконечный фильм ужасов.

Сцена начала обретать поистине эпический размах. Камерарий, вразодранной сутане, с выжженным на груди черным клеймом, походил на только чтопрошедшего через адское пламя древнего рыцаря, получившего право напрямуюобщаться с Богом. Он кричал, обращаясь к небесам:

— Ti sento, Dio! Я слышу Тебя, Боже!

Шартран, с выражением благоговейного ужаса на лице, еще нанесколько шагов отступил от камерария.

Над толпой вдруг повисла абсолютная тишина. Казалось, чтоона объяла не только Рим, но и всю планету. В этот момент все сидящие передтелевизионными экранами люди затаили дыхание. За стоящим с воздетыми к небуруками священнослужителем молча следил весь земной шар. Страдающий от ранполуобнаженный камерарий чем-то походил на Христа.

— Grazie, Dio! — воскликнул камерарий, и по еголицу разлилась радость. Казалось, что сквозь мрачные грозовые тучи проглянулосолнце. — Grazie, Dio! — повторил священник.

«Благодарю Тебя, Боже!» — машинально перевел Лэнгдон.

Камерарий совершенно преобразился. Теперь он светилсясчастьем. Он смотрел в небо, отчаянно кивая.

— И на сем камне я создам церковь мою! — выкрикнулон в небеса.

Лэнгдону эта фраза показалась знакомой, но он не мог понять,в какой связи употребил ее камерарий.

Священник повернулся спиной к толпе и снова воскликнул:

— И на сем камне я создам церковь мою! — Затем онподнял руки к небу и со счастливым смехом крикнул: — Grazie! Dio! Grazie!

Этот человек, вне всякого сомнения, утратил разум. Весь мирследил за ним словно завороженный. Но той развязки, которая наступила, не ждалникто. Издав радостный вопль, камерарий заспешил назад в собор Святого Петра.

Одиннадцать часов сорок две минуты.