Мне хорошо, мне так и надо… - Бронислава Бродская

он деградирует, жалеют его, но молчат. Дядья скорее всего вообще не врубаются, чего он полез: надо делать своё дело и соответственно быть в ладу с собою. А Юлька? Писюха… распустили… об отце не думала, всю жизнь ему сломала. Ну что ж, Эрик понимал, что и такая точка зрения, хоть невысказанная, может иметь место.

Наконец они уехали. Мама осталась одна, теперь уже совсем. Конечно, была семья двоюродной сестры… Лучше, чем ничего. Был и дядя, мамин брат, но в глубине души Эрик прекрасно знал, что он маму оставляет, не должно так быть, но есть… Это подло, но он идёт на подлость: мать одна, и это факт, что бы он себе ни говорил. Если бы не Ленка, он, скорее всего, всё решил бы по-другому. Уговаривал себя, что со временем он маму заберёт, просто пока надо подождать, сколько ждать он и сам не знал.

Сначала они поехали в Англию. Там наступила череда чествований у друзей-правозащитников, западных журналистов, которым Ленка передавала материалы. Эрика закружило в вихре вопросов, откровенных, насколько позволял его тогда примитивный английский, ответов, рассказов об ужасах «гэбни». Ленка давно не была такой яркой и красивой, она прямо купалась в славе, а Эрик втайне желал, чтобы этот маскарад с «русскими евреями, вырвавшимися на свободу из застенков» быстрее закончился, ему было пора приниматься за дело. Сколько можно валять дурака, он томился всё больше и больше.

В Израиле их тоже встречали с почётом, дали временное, причём очень приличное жилье, пособие. Ленка давала очередные интервью, но Эрик знал, что ему пора начинать работать. Идти на дурацкую временную работу он не собирался, его инженерные навыки и научные разработки имели совершенно другую ценность, он был в себе уверен и электриком больше быть не желал. С работой всё устроилось довольно быстро. Пара фирм-разработчиков новых технологий были в нём заинтересованы, и даже совсем тогда несуществующий иврит оказался не помехой, в их среде люди понимали по-английски. Эрик стал работать в университете, читал лекции и проводил семинары. Неожиданно преподавание ему понравилось: профессор… доктор Хасин туда, доктор Хасин сюда. Студенты любознательные, но совсем плохо подготовленные. Трудности начались, когда Эрику пришлось столкнуться с бизнесом. Как придумать он понимал, а как продвинуть и продать придуманное понятия не имел. Ну откуда он, советский человек, мог знать законы рынка. Пару раз, когда он уже считал себя богатым и даже очень богатым, его обманывали, подставляли, крали изобретения, присваивали себе прибыль, разводили потом руками, что… так уж вышло, не их вина… Ему в связи с неполадками с бизнесом вообще не нравился Израиль, он даже ловил себя на том, что его сильно разочаровали евреи: вороватые, беспринципные, нахрапистые, гоношистые, самодовольные, а главное, вовсе не такие уж умные, какими он их привык считать. Эрик постепенно учился не выступать в роли простофили и идиота, но по-настоящему разбогатеть ему всё равно не удавалось, хотя зарабатывать он стал неплохо. Слава богу, у него хватило ума купить квартиру, на жильё хоть теперь не надо тратиться. Сейчас цены настолько подскочили, что он бы уже ничего не купил, особенно в Ционе.

Ленка сначала развила бурную деятельность, стала работать помощником какого-то начальника в департаменте абсорбции, имела дело с русскими переселенцами. Очень подходящая ей должность, тем более по-русски. Потом для всех чиновников ввели правило: непременно сдавать тест по языку. Письменный иврит, тексты… Ленка какое-то время готовилась, но бросила, даже не пошла сдавать. Какое-то время ещё проработала продавщицей, сначала в обувном, потом в ювелирном магазине. Тогда всё у них было более или менее прилично, не то чтобы большая любовь, но всё-таки хоть какое-то подобие семейных отношений. Ленка в Москву не ездила, в отпуск отправлялась всегда в Англию, там её принимали те же самые «друзья», у которых сам Эрик больше никогда не был, не тянуло играть роль борца с режимом. Он ездил в Бельгию к сестре, где по большому счёту ему не очень-то и нравилось. Аллкин муж, пожилой уже бельгиец, громко разговаривал с ним по-английски, возмущался бельгийской политикой, давал советы по бизнесу. Эрик чувствовал себя в их доме не в своей тарелке, даже не столь из-за бельгийца, сколь из-за Аллки. Сестра казалась ему слишком покорной, какой-то забитой, не очень счастливой. Муж на неё кричал, обвиняя в каких-то пустяках, казавшихся ему важными, а Аллка молча сносила нападки, стараясь сделать вид, что всё нормально, а муж просто погорячился. Эрик видел, что ей стыдно, но сделать она ничего не решается, он молчал, никогда не комментируя.

В Москве умерла мама, сестра была на похоронах, а он не смог. Ему надо было получать визу, он даже и не старался это сделать, всё равно бы не успел. Было горько, больно, но для него самого предсказуемо: он так и знал. Оставили они с сестрой мать, и она одна без них умерла. Бедная мама, а им так и надо. Их отъезд – это был серьёзный вопрос, и они решили его в свою пользу. Конечно, мама им не препятствовала, хотела им обоим счастья, но получилось мерзко. Не только они были виноваты в этой, по сути, обыденной для всего мира ситуации, была виновата советская власть, которой мама так восхищалась. Эрик ненавидел власть с новой силой и о своём отъезде из страны не жалел. Там жить нельзя, да пошли они все подальше… Пусть будут прокляты! Пусть ни одна из его идей им не достанется! И пусть у них там всё развалится!

Эрику пришло емейл-уведомление, что его последняя заявка на патент принята к рассмотрению. Он знал, что когда её зарегистрируют, изобретению дадут номер, а ему пришлют по почте официальное удостоверение. Когда-то он получал от первых патентов несказанное удовольствие, сейчас это чувство притупилось. Эрику снова пришла в голову мысль, насколько он рад, что он израильской, а не русский учёный? По-прежнему ли это для него важно? Важно, но он себя израильским учёным не считал. Это МВТУ им. Баумана дало ему образование, защищался он в Москве. Русская научная школа сформировала его. Была школа, сейчас, может, её больше нет, но она была, да ещё какая… По сравнению с ним тут все неучи. Он своим образованием гордился, и собой немного тоже. Ему 81 год, разменял девятый десяток. Не тот уже, но голова-то в целости и сохранности: чего он до сих пор им выдаёт, патент пришлют… Жаль, что всё пришло слишком поздно. Деньги никогда не были самоцелью, но