Октябрь 1917. Кто был ничем, тот станет всем - Вячеслав Никонов

— Наша сила заключается в моральном воздействии, в моральном влиянии, и применить вооруженную силу значило бы вступить на прежний путь насильственной политики, что я считаю невозможным[1289].

Разрешение на использование военной силы Гучков и Корнилов не получили. Но в Совете, по предложению Скобелева вскоре было единогласно принято постановление: «1.В течение двух дней воспрещаются всякие уличные митинги и манифестации. 2. Предателем и изменником делу революции объявляется каждый, кто будет звать в эти дни к вооруженным демонстрациям или производить выстрелы хотя бы и в воздух». Одновременно было выпущено и воззвание к «товарищам солдатам» весьма самоуверенного содержания: «Только Исполнительному Комитету принадлежит право располагать Вами. Каждое распоряжение о выходе воинской части на улицу (кроме обычных нарядов) должно быть отдано на бланке Исполнительного Комитета, скреплено его печатью и подписью не меньше чем двумя из следующих 7 лиц: Чхеидзе, Скобелев, Бинасик, Филипповский, Скалов, Гольдман, Богданов»[1290]. Это был уже прямой вызов и военному министру Гучкову, и Корнилову, которые полагали — наивно, — что именно они командуют войсками. Воззвание вызвало просьбу об отставке Корнилова, не считавшего «возможным для себя быть невольным свидетелем и участником разрушения армии Советом рабочих и солдатских депутатов»[1291]. Ответом было только новое «разъяснение» Временного правительства: «власть главнокомандующего войсками Петроградского военного округа остается в полной силе, и право распоряжения войсками может быть осуществляемо только им»[1292].

А что же большевики? Благоразумно отсидевшись вместе с другими большевистскими лидерами по домам, Ленин 22 апреля увел свои силы с улиц. Полагаю, в те дни он не собирался брать власть. Ленин впервые испытывал ее на прочность. «Правда» 23 апреля помещает его статью с оценкой событий: «Организация нашей партии, сплочение пролетарских сил оказались явно недостаточны в дни кризиса. Лозунги момента: 1) разъяснение пролетарской линии и пролетарского пути к окончанию войны; 2) критика мелкобуржуазной политики доверия и соглашательства с правительством капиталистов; 3) пропаганда и агитация от группы к группе среди каждого полка, на каждом заводе, особенно среди самой отсталой массы, прислуги, чернорабочих и т. п., ибо особенно на них пыталась в дни кризиса опереться буржуазия; 4) организация, организация и еще раз организация пролетариата; на каждом заводе, в каждом районе, в каждом квартале»[1293].

А годом позже на VII съезде партии Ленин позволит себе большую откровенность: «Массы учились задачам революции из собственного опыта борьбы. События 20–21 апреля — своеобразное сочетание демонстрации с чем-то вроде вооруженного восстания. Этого было достаточно для падения буржуазного правительства»[1294]. Действительно, правительство как «буржуазное» (кадетско-октябристское) вскоре перестало существовать.

Апрельский кризис, дохнувший угрозой гражданской войны, стал важнейшим водоразделом в истории революции. Суть перемены удачно сформулировали меньшевики Дмитрий Иосифович Заславский и Владимир Абрамович Канторович: «Появляется два языка, два жаргона, два миропонимания. Революция на распутье: открывается дорога направо — к военной диктатуре, налево — к диктатуре класса»[1295]. Выбор пути в решающей степени зависел от Совета, который проявил себя как единственная реальная власть. Его не устраивали оба сценария, хотя угроза справа представлялась тогда более актуальной, чем угроза слева. Чтобы избежать этой развилки, Исполком Совета вступает в полосу компромиссов, одним из которых стала идея коалиционного правительства. Лозунг вхождения социалистов в состав правительства начинает овладевать умами.

Но в таком правительстве уже не могло быть Милюкова. Сам он писал, что 21 апреля к 5 часам дня текст его разъяснений по ноте союзникам «был обсужден в правительстве, предварительно показан Церетели и им одобрен. 22 апреля Временное правительство разъяснило, что «нота министра иностранных дел была предметом тщательного обсуждения Временного правительства, причем текст ее принят единогласно…» Выражение о «решительной победе над врагами имеет в виду достижение тех задач, которые поставлены декларацией 27 марта», а «под упоминавшимися в ноте «санкциями и гарантиями» прочного мира Временное правительство подразумевало ограничение вооружений, международные трибуналы и проч.»[1296]

Но статус-кво многих не устраивает. Тома записал в дневнике высказанную при встрече с ним мысль Керенского о необходимости создания в правительстве «внутреннего кабинета», который занимался бы военными и внешнеполитическими вопросами[1297]. Открывая вечером 21 апреля новое совещание правительства с Исполком Петросовета премьер Львов ставит вопрос ребром:

— За последнее время правительство вообще взято под подозрение. Мы должны знать, годимся ли мы для нашего ответственного поста в данное время. Если нет, то мы для блага родины готовы сложить свои полномочия, уступив место другим.

Для Милюкова сама постановка вопроса совершенно неприемлема: «Здесь ставился кабинетный вопрос. Поставить его — значило уже стать на точку зрения Совета и признать министерство ответственным перед органом «революционной демократии…»[1298]

Для лидеров же Совета неприемлем сам Милюков, который вспоминал: «В заседании 21 апреля я узнал, что моя личная судьба уже окончательно решена. В. Чернов, опасный соперник Керенского по партии и роковой кандидат на пост министра земледелия, заявил, «со свойственными ему пошлыми ужимками, сладенькой улыбкой и кривляньями» (выражение Набокова), что «и он, и его друзья безгранично уважают П. Н. Милюкова, считают его участие во Временном правительстве необходимым, но что, по их мнению, он бы лучше мог развернуть свои таланты на любом другом посту, хотя бы в качестве министра народного просвещения»[1299]. Керенский играет на обострение и тут же пишет заявление об отставке, сознавая, что принять ее кабинет не сможет.