Октябрь 1917. Кто был ничем, тот станет всем - Вячеслав Никонов

Вечером в Михайловском театре конфликт почти выплеснулся в публичную плоскость. Проходил «концерт-митинг», сбор за билеты — в пользу политических заключенных. В императорской ложе многие министры и Тома. «После симфонической прелюдии Чайковского Милюков произносит речь, весь объятый трепетом патриотизма и энергии, — записывает Палеолог. — С верху до партера сочувственно аплодируют… Но вот на сцене Керенский:

— Если мне не хотят верить и следовать за мной, я откажусь от власти… Когда какая-нибудь страна хочет броситься в пропасть, никакая сила человеческая не может помешать ей, и тем, кто находится у власти, остается одно: уйти…

Еще номер оркестра, и Альбер Тома берет слово. В короткой и сильной речи он приветствует русский пролетариат и превозносит патриотизм французских социалистов; он заявляет о необходимости победы именно в интересах будущего общества и пр. По крайней мере девять десятых публики не понимают его. Но голос его звонок, его глаза так горят, его жесты так красивы, что ему аплодируют в кредит и с увлечением.

Мы выходим под звуки Марсельезы».

Двадцатого апреля публикуется нота Милюкова. У Палеолога плохие предчувствия, в тот день он пишет в дневнике: «Под давлением Совета, Керенского и, к несчастью, также Альбера Тома Милюков решился сообщить союзным правительствам манифест… Я думал об ужасной ошибке, которую делает Альбер Тома, поддерживая Керенского против Милюкова»[1272].

Зато Ленин в восторге: «Карты раскрыты. Мы имеем все основания благодарить господ Гучкова и Милюкова за их ноту, напечатанную сегодня во всех газетах… Коротко и ясно. Союз с английскими и французскими банкирами священен… Кто заключал этот союз с «нашими» союзниками, т. е. с англо-французскими миллиардерами? Царь, Распутин, царская шайка, конечно. Но для Милюкова и Ко договор этот — святыня»[1273].

Реакция на ноту превзошла все ожидания. В столице начались массовые выступления протеста. Утром в Таврическом дворце собралось бюро Исполкома Петросовета. «В это время стали поступать во дворец сообщения о том, что в городе неспокойно: нота Милюкова вызвала волнение в рабочих районах и в гарнизоне; заводы один за другим останавливаются, рабочие собираются на митинги, где раздаются призывы идти к Мариинскому дворцу требовать отставки Милюкова; еще сильнее возбужденье в казармах — солдаты разбирают ружья, требуют от Исполнительного комитета указаний, что делать. Чхеидзе сидел за столом президиума мрачный, раздраженный…»[1274] — писал Войтинский.

Затем собралось пленарное заседание Совета. «Нападки на ноту Милюкова встречались бурными аплодисментами, но когда оратор большевиков, Федоров, попытался убедить собрание, что советская демократия одна должна взять в свои руки власть, он был встречен такими враждебными возгласами, что никто из большевистских лидеров не пробовал больше выступать перед собранием…

Особенно сильное впечатление произвела прямолинейная речь Станкевича:

— Вот видите эти большие часы на стене? Они показывают без 15 минут семь часов. Постановите в эту минуту, чтобы Временное правительство подало в отставку. Достаточно будет сообщить об этом правительству по телефону, чтобы оно ушло, чтобы оно в четверть часа сложило свои полномочия… Весь вопрос в том, так же ли легко вам будет дать стране новое, лучшее, всем народом признанное правительство».

Князь Львов и Некрасов пригласили Церетели. «Оба они, очень взволнованные, выражали изумление, что Исполнительный комитет истолковал сопроводительную ноту как враждебный акт… Я отвечал, что выбирать для пояснения демократических целей войны слова и формулы, вошедшие в общий обиход как лозунги воинствующего империализма, по меньшей мере, странно… При этом я добавил, что, конечно, лучшим способом удовлетворения демократии была бы отставка Милюкова… Львов предложил устроить официальные переговоры между Временным правительством и двумя органами, от которых оно приняло власть: полным составом Исполнительного комитета Совета рабочих и солдатских депутатов и Комитетом Государственной думы». Церетели дал добро[1275].

Версия многих тогдашних противников большевиков: 20–21 апреля Ленин попытался осуществить вооруженный захват власти. Каноническая советская версия: мирные манифестации большевиков против ноты Милюкова власти пытались потопить в крови и установить на этой волне диктатуру, используя в качестве предлога выдвинутые некоторыми несознательными и осужденными партией товарищами лозунги свержения Временного правительства.

Ленин засвидетельствует уже 24 апреля: «Это была попытка прибегнуть к насильственным мерам. Мы не знали, сильно ли масса в этот тревожный момент колебнулась в нашу сторону, и вопрос был бы другой, если бы она колебнулась сильно. Мы дали лозунг мирных демонстраций, а некоторые товарищи из Петербургского комитета дали лозунг иной, который мы аннулировали, но задержать не успели, масса пошла за лозунгом ПК. Мы говорим, что лозунг «долой Временное правительство» — авантюристический, что свергать сейчас правительство нельзя, поэтому мы дали лозунг мирных демонстраций. Мы желали произвести только мирную разведку сил неприятеля, но не давать сражения, а ПК взял чуточку левее, что в данном случае есть, конечно, чрезвычайное преступление. Организационный аппарат оказался некрепок: не все проводят наши постановления»[1276].

Внешне события выглядели так. 20 апреля в 2 часа дня к Мариинскому дворцу, где обычно проходили заседания правительства, подошли Финляндский, Московский, Павловский, Кексгольмский полки, флотский экипаж с плакатами, требовавшими отставки Милюкова. Большевики тут действительно были не главными организаторами. Войска вывел популярный в солдатских кругах член Исполкома Совета Федор Федорович Линде, ученый-математик, меньшевик, избранный в Петросовет от Финляндского полка[1277]. «Апрельское движение вспыхнуло стихийно, неожиданно для всех, — уверен Войтинский. — У него не было руководящего центра, а в отдельных пунктах во главе его оказались случайные люди, не знавшие ничего друг о друге и действовавшие по различным, прямо противоположным мотивам»[1278].

На улицах появились вооруженные рабочие. Сила серьезная. «Армия в 25–30 тысяч солдат, вышедшая на улицы для борьбы с затягивателями войны, была вполне достаточна, чтобы сбросить и более солидное правительство, чем то, во главе которого стоял князь Львов»[1279], — замечал Троцкий. Войтинский свидетельствовал: «Идут с оружием… Чхеидзе, Станкевич и я сели в автомобиль и поехали наперерез манифестантам. Встретили их на Марсовом поле. Это была толпа: стройными рядами, тесной колонной шли рабочие через огромную площадь…