Гражданская война в Испании 1936-1939 - Бивор Энтони

Тем не менее Андре Марти переписал последнюю передовицу газеты Интербригад «Volunteer for Liberty» («Доброволец свободы») и призвал «борцов-антифашистов» вернуться в родные страны и возглавить там борьбу с фашизмом. Это был завуалированный намек на то, что убежище в СССР будет предоставлено только избранным руководящим кадрам. Марти тоже пугало, что доказательства учиненных их массовых казней станут угрозой его будущему, и сотрудникам штаба в Альбасете с трудом удалось спастись и не пасть жертвами его мании спрятать правду[917].

28 октября, через семь недель после отзыва с фронта, Интербригады прошли волнующим прощальным парадом по барселонскому проспекту Диагональ. Парад принимали президент Асанья, Негрин, Компанис и генерал Рохо, а также многие другие руководители республики. Улицы заполнили 300 тысяч человек, поднятые в воздух самолеты были готовы защитить их от налета авиации националистов. Пассионария в своей речи сказала: «Товарищи интербригадовцы! Политические и государственные соображения, забота о том самом деле, ради которого вы с такой безграничной щедростью проливали свою кровь, вынуждают вас покинуть нас и отправиться кому на родину, кому в вынужденное изгнание. Вы можете уезжать с гордо поднятой головой. Вы – история, вы – легенда. Вы – героический пример солидарности и всемирности демократии. Мы вас не забудем, и, когда олива мира вновь оденется листвой, смешанной с лаврами победы Испанской республики, – ждем вас обратно!»[918]

Прощание вышло трогательным: даже бесстрастное выражение лица советского вождя, тайно замышлявшего сговор с Гитлером, на огромном портрете не умаляло волнения интернационального единства, вызывавшего слезы на глазах бойцов бригад и зрителей. Уходящие оставляли в земле Испании 9934 трупа, 7686 человек пропали без вести, 37 541 человек был ранен[919].

Позднее члены международной комиссии по выводу иностранных добровольцев были совершенно шокированы, узнав, что 400 интербригадовцев остаются в тюрьмах Барселоны и ее окрестностей, в том числе в замке Монтжуик и в тюрьме имени Карла Маркса. Швед Риббинг, член комиссии, отмечал: «Что касается иностранных добровольцев, то их порой приговаривали за пустяки, хотя бывало, что и за явные и серьезные нарушения воинской дисциплины. Многие заявляли, что обвинялись в шпионаже и в саботаже; большинство заявляло о своей полной невиновности». Несмотря на согласие правительства Негрина на репатриацию также и заключенных интербригадовцев, комиссия насчитала в середине января 1939 года, во время наступления националистов на Барселону, еще 400 заключенных из их числа. Это было вызвано, вероятно, некомпетентностью и бюрократической инертностью в ситуации хаоса, а не намерением бросить этих людей на растерзание врагу[920].

Начавшийся во второй половине 1938 года отъезд иностранных коммунистов внешне не слишком повлиял на политику компартии. Вероятно, испанские коммунисты вздохнули с облегчением, когда советские экспортеры паранойи с показательными процессами отправились домой, но утверждать это трудно. Позднее лидеры испанских коммунистов заявляли, что неоднократно оспаривали приказы Москвы, причем необязательно из-за неприятия советских методов, а потому, что считали их, как выразилась Пассионария, «преждевременными». Однако в советских документах почти не найти свидетельств такого противодействия. Еще поразительнее, что в документах Коминтерна ничто не указывает на то, чтобы Димитров хоть раз предостерег советских советников, что их нетерпеливое стремление полностью подмять под себя правительство противоречит политике Сталина по поощрению буржуазных демократий.

30 сентября – 1 октября, вернувшись из Цюриха, Негрин собрал кортесы в монастыре Сант-Кугат-дель-Вальес в горах под Барселоной. Там он произнес речь, в которой почтил память павших на Эбро солдат – обойдя, разумеется, молчанием никчемность самого плана этой операции. Затем он остановился на теме правительственного кризиса и отношений между центральной властью и Женералитатом и повторил лозунг «сопротивляться значит победить». Он не упомянул своих тайных попыток найти «вариант Б» для переговоров, настаивая на своей готовности искать соглашения с националистами исключительно на основе собственных «тринадцати пунктов», несмотря на их полную неприемлемость для Франко.

Многие депутаты не скрывали своей тревоги из-за замыслов Негрина. Прието и Сугасагойтиа расслышали в некоторых его завуалированных намеках угрозу подать в отставку. В перерыве между заседаниями Негрин собрал министров и заговорил о новом правительственном кризисе, который может оказаться окончательным, после чего обратился к кортесам с резкой речью. Своей жесткой позицией он принудил оппозицию отступить: палата проголосовала за доверие к правительству, пускай, как писал потом Сугасагойтиа, «и без воодушевления, по необходимости. Негрин и парламент признали, что они друг к другу враждебны»[921].

11 октября, через 15 месяцев после убийства Андреу Нина, начался процесс над вожаками ПОУМ в Трибунале по шпионажу и государственной измене[922]. Большинство испанских коммунистов понимало, что, несмотря на необходимость продолжения начатого суда, было бы неразумно проявлять на нем неумолимость. Тем не менее обвинение действовало топорно, опираясь на грубо подделанные документы, якобы связывавшие ПОУМ с националистской шпионской организацией в Перпиньяне. У коммунистов была и запасная тема – усугубление обвинения в измене участием подсудимых в событиях мая 1937 года. Они утверждали, что ПОУМ заключила «пакт о ненападении с врагом», чтобы ее 29-я дивизия смогла участвовать в боях в Барселоне. Однако суды завершились в той или иной степени компромиссным вердиктом – репутацию республики нельзя было пачкать в такой момент показательным процессом, поэтому самые вопиющие обвинения были отброшены. Несмотря на это, роль ПОУМ в событиях в Барселоне использовали для оправдания тюремных сроков, присужденных их вожакам.