Николай Гумилев - Владимир Полушин

Кавалеристов поддерживали огнем артиллеристы 2-й и 5-й батарей. В обеих батареях у Гумилёва служили его хорошие знакомые, с которыми он не мог не пересечься в ходе военных действий. Это были его сосед по Слепневу прапорщик 5-й батареи артиллеристов Владимир Константинович Неведомский и родственник поэта из 2-й батареи лейб-гвардии конной артиллерии Николай Дмитриевич Кузьмин-Караваев.

Под действием нашей артиллерии и при активном наступлении пехоты, поддержанной кавалеристами, немцы стали отходить. 19 февраля на позиции противника у Серее развернулось наступление 75-й пехотной дивизии. 20 февраля пехотинцы пошли в атаку на деревню Роганишки, а кавалеристы заняли город Дрополе, оставленный немцами 17 февраля после сильного обстрела артиллерии. 20 февраля уланский полк был в Макаришках.

21 февраля Гумилёв был отправлен в сторожевое охранение в составе эскадрона Ее Величества и в районе озера Шавле возле деревни Барцуны столкнулся с немцами. В «Записках…» поэт сообщает: «Последний разъезд был особенно богат приключениями… Лес кончался кустами, дальше была деревня. Мы выдвинули дозоры справа и слева, сами стали наблюдать за деревней. Есть там немцы или нет — вот вопрос. Понемногу мы стали выдвигаться из кустов — все спокойно. Деревня была уже не более чем в двухстах шагах, как оттуда без шапки выскочил житель и бросился к нам, крича: „Германи, германи, их много… бегите!“ И сейчас же раздался залп. Житель упал и перевернулся несколько раз, мы вернулись в лес. Теперь все поле перед деревней закишело германцами. Их было не меньше сотни. Надо было уходить, но наши дозоры еще не вернулись. С левого фланга тоже слышалась стрельба, и вдруг в тылу у нас раздалось несколько выстрелов. Это было хуже всего! Мы решили, что мы окружены, и обнажили шашки… Наконец прискакал и левый дозорный. Он приложил руку к козырьку и молодцевато отрапортовал офицеру: „Ваше сиятельство, германец наступает слева… и я ранен“… — „А где же другой дозорный?“ — „Не могу знать; кажется, он упал“. — Офицер повернулся ко мне: „Гумилёв, поезжайте, посмотрите, что с ним?“ Я отдал честь и поехал прямо на выстрелы… Выстрелы становились все слышнее, до меня доносились даже крики врагов. Каждую минуту я ожидал увидеть изуродованный разрывной пулей труп несчастного дозорного и, может быть, таким же изуродованным остаться рядом с ним — частые разъезды уже расшатали мои нервы. Поэтому легко представить мою ярость, когда я увидел пропавшего улана на корточках, преспокойно копошащегося около убитой лошади. „Что ты здесь делаешь?“ — „Лошадь убили… седло снимаю“. — „Скорей иди, такой сякой, тебя весь разъезд под пулями дожидается“. — „Сейчас, сейчас, я вот только белью достану“. — Он подошел ко мне, держа в руках небольшой сверток. — „Вот, держите, пока я вспрыгну на вашу лошадь, пешком не уйти, немец близко“. Мы поскакали, провожаемые пулями… Раненый после перевязки вернулся в строй, надеясь получить Георгия…» Раненый улан Сергей Александров действительно был награжден Георгиевским крестом за дело 21 февраля 1915 года приказом от 23 апреля за № 281 по уланскому полку в соответствии с приказом по 10-й армии.

22 февраля на рассвете началось наступление русской армии. 73-я пехотная дивизия с боем взяла посад Серее (в «Записках…» Гумилёва местечко С. — В. П.) и начала наступление на место Лодзее. Кавалеристам было приказано действовать в тылу противника. Поэт писал: «Было еще совсем темно — в окно халупы, где я спал, постучали: седлать по тревоге… Мой арихмед — в кавалерии вестовых называют арихмедами, очевидно испорченное риткнехт, — уже седлал наших коней. Я вышел на двор и прислушался… Озабоченный вахмистр, пробегая, крикнул мне, что немцев только что выбили из местечка С. и они поспешно отступают по шоссе; мы их будем преследовать. От радости я проделал несколько пируэтов, что меня, кстати, и согрело… преследование вышло не совсем таким, как я думал… Только позже мы узнали, что наш начальник дивизии придумал хитроумный план — вместо обычного преследования и захвата нескольких отсталых повозок врезываться клином в линию отходящего неприятеля и тем вынуждать его к более поспешному отступлению. Пленные потом говорили, что мы наделали немцам много вреда и заставили их откатиться верст на тридцать дальше, чем предполагалось». На ночлег уланы должны были стать в фольварк Голны-Вольмеры (сейчас в Польше) в версте от деревни Коцюны (Качюняй, Литва). Однако оказалось, что не все так просто. Фольварк был занят противником. Немцы открыли пулеметный огонь настолько плотный, что пули защелкали по домам деревни Коцюны, в которой расположились 2-я и 5-я батареи. Пришлось уланам вместо отдыха начать наступление на фольварк Голны-Вольмеры, но их атака была отбита. Ввиду сильного пулеметного огня одна из батарей вынуждена была в 12 часов ночи отойти на другой край деревни. Гумилёв в «Записках…» очень выразительно описал ощущения ночной перестрелки: «Лежать было скучно, холодно и страшно. Немцы, обозленные своим отступлением, поминутно стреляли в нашу сторону, а ведь известно, что шальные пули — самые опасные. Перед рассветом все стихло, а когда на рассвете наш разъезд вошел в усадьбу, там не было никого. За ночь почти все квартирьеры вернулись. Не хватало трех, двое, очевидно, попали в плен, а труп третьего был найден на дворе усадьбы. Бедняга, он только что прибыл на позиции из запасного полка и все говорил, что будет убит…» Все в рассказе Гумилёва документально точно. Действительно, в ту ночь был убит наездник Антон Гломбиковский, прибывший в полк с 3-м маршевым эскадроном и зачисленный в полк только 16 февраля.

О том, чем занимался 23 февраля взвод М. М. Чичагова, в котором служил Гумилёв, известно из донесения его командира: «Деревня Новосады занята противником, за темнотой силы определить невозможно. Ф. Девятишки свободен, неприятельская артиллерия до нас сегодня вечером стояла там. После нескольких наших очередей сейчас же ушли. Сам лес свободен. Караул противника стоит в 3-й халупе от леса. Разъезд у. — оф. Яковлева, посланный на д. Охотники, еще не вернулся. По его присоединении иду обратно. 23 февраля, 9 ч. 30 м. вечера».

На следующий день Гумилёв участвовал со своим полком в наступлении на Краснополь. Немцы открыли ураганный огонь по Краснополю и местечку Конец — и уланы, и драгуны вынуждены были отступить.

Однако наступление русских войск продолжалось 24 февраля. И снова Гумилёв отправляется в разведку: «…наш разъезд должен был разведать путь для одной из наступавших рот и потом охранять ее фланг. По дороге мы встретились с драгунским разъездом, которому была дана почти та же задача, что и нам. Драгунский офицер был в разодранном сапоге — след немецкой пики — он накануне ходил в атаку… Мы быстро установили положение противника… а потом поехали на фланг, подумывая о вареной картошке и чае. Но едва мы выехали из леска, едва наш дозорный поднялся на бугор, из-за противоположного бугра грянул выстрел… Мы спешились, вышли на опушку и стали наблюдать. Понемногу из-за холма начала показываться германская каска. Затем фигура всадника — в бинокль я разглядел большие светлые усы… Мы брали его на прицел, разглядывали в бинокль, гадали об его общественном положении. Между тем приехал улан, оставленный для связи с пехотой, доложил, что она отходит… мы прицелились… и я скомандовал: „Взвод, пли!“ В тот же миг немец скрылся… Через пять минут я послал двух улан посмотреть, убит ли он, и вдруг мы увидели целый немецкий эскадрон, приближающийся к нам под прикрытием бугров. Тут же без всякой команды поднялась ружейная трескотня… Радостно было смотреть, как тогда падали люди, лошади, а оставшиеся переходили в карьер, чтобы скорее добраться до ближайшей лощины. Между тем, два улана привезли каску и винтовку того немца, по которому мы дали наш первый залп. Он был убит наповал». На этот раз счастье улыбнулось уланам. Иначе и быть не могло: если бы оно улыбнулось немцам, то не появились бы воспоминания поэта об этом бое.