Николай Гумилев - Владимир Полушин

В этот же день Николай Степанович читал стихи на вечере романо-германского кружка. Военная лирика поэта была по достоинству оценена литераторами. Ю. А. Никольский писал Л. Я. Гуревичу: «Вечером я был у поэтов, т. е. в романо-германском кружке. Был Гумилёв, и война с ним что-то хорошее сделала. Он читал свои стихи не в нос, а просто, и в них самих были отражающие истину моменты — недаром Георгий на его куртке». Восхитился Гумилёвым и известный критик Б. М. Эйхенбаум. Он писал Л. Я. Гуревичу 29 января 1915 года: «Вчера мы остались очень довольны Гумилёвым, — ему война дала хорошие стихи…»

В печати появляются не только военные стихи поэта, но и новые лирические стихотворения Гумилёва «Она не однажды всплывала…» и «Я помню, я помню, носились тучи…»[55].

Гумилёв окунается с головой в петербургскую литературную жизнь: 29 января он отправляется на вечер памяти А. С. Пушкина в «Бродячую собаку» на выступление своего ученика по Цеху поэтов Георгия Иванова; 30 января Гумилёв был в гостях у Сергея Городецкого, где встретил Георгия Чулкова, а в конце января — начале февраля вместе с женой навещает Михаила Лозинского, у которого в это время находились В. Чудовский, В. Шилейко, Елизавета Кузьмина-Караваева и близкий друг Ахматовой Н. В. Недоброво. Анна Андреевна читала недавно написанную поэму «У синего моря». Вместе с женой поэт обходил своих старых добрых знакомых. Вот как вспоминала об этом художница Ольга Кардовская: «Началась война. Гумилёв уехал на фронт добровольцем. Анна Андреевна приходила к нам в это время одна… Однажды к нам позвонили, и когда дверь распахнулась, мы увидели их обоих. Оказалось, что Николай Степанович приехал в отпуск. Он показался нам загоревшим, был оживлен и естественно прост. В другой раз он появился у нас, украшенный Георгиевским крестом. Он много рассказывал о войне, о своих вылазках и пережитом жутком чувстве, когда приходилось переползать по открытому месту под огнем неприятеля…»

В первый день февраля 1915 года в утреннем выпуске «Биржевых ведомостей» было помещено стихотворение Гумилёва «Священные плывут и тают ночи…» и сообщалось, что поэт является специальным военным корреспондентом газеты. Одновременно газета начинает с 3 февраля публиковать первую часть «Записок кавалериста».

А днем раньше Николай Степанович побывал на капустнике в «Бродячей собаке». По всей видимости, на этом и закончилось погружение поэта в богемную жизнь столицы начала 1915 года. 3 февраля 2-й гвардейской кавалерийской дивизии был дан приказ начать передислокацию и отправиться из Радома в Ивангород для отправки эшелонами в Литву. 7 февраля дивизия, в том числе и уланы, ушла через Холм (Польша), Брест, Барановичи, Лиду, Вильно в Олиту (Литва), куда прибыла 9 февраля. Гумилёв писал в своих «Записках…»: «Всегда приятно переезжать на новый фронт. На больших станциях пополняешь свои запасы шоколада, папирос, книг, гадаешь, куда приедешь, — тайна следования сохраняется строго… Высадившись, удивляешься пейзажам, знакомишься с характером жителей, — главное, что надо узнать, есть ли у них сало и продают ли они молоко, — жадно запоминаешь слова еще не слышанного языка». Конечно, литовский язык поэт не выучил, но, наверное, что-то для самого необходимого общения запомнил.

Новые места оказались знакомы уланам, ведь именно здесь полк принимал участие в первых боях русской армии с неприятелем в августе-сентябре 1914 года. Гумилёв в этих боях участия не принимал, но поскольку теперь он уже был военным корреспондентом и писал не только от своего имени, а и от имени всех улан, то он записывает: «…возвращаться на старый фронт еще приятнее. Потому что неверно представляют себе солдат бездомными, они привыкают и к сараю, где несколько раз переночевали, и к ласковой хозяйке, и к могиле товарища. Мы только что возвратились на насиженные места и упивались воспоминаниями».

10 февраля уланский полк выступил из Олиты в район Балкосадзе.

11 февраля кавалерийская дивизия в девять утра двинулась по шоссе на Серее. Была поставлена задача — разведать, где находится противник. Поэт в это время участвовал в разведке: «Наш разъезд, один из цепи разъездов, весело поскакал по размытой весенней дороге, под блестящим, словно только что вымытым, весенним солнцем. Три недели мы не слышали свиста пуль, музыки, к которой привыкаешь, как к вину, — кони отъелись, отдохнули, и так радостно было снова пытать судьбу между красных сосен и невысоких холмов. Справа и слева уже слышались выстрелы: это наши разъезды натыкались на немецкие заставы… Разъезд остановился… Это был мой первый самостоятельный разъезд… Первое, что я заметил, заскакав за домик, были три немца… Я выстрелил наудачу и помчался дальше. Мои люди, едва я к ним присоединился, тоже дали залп. Но в ответ по нам раздался другой, гораздо более внушительный, винтовок в двадцать… Пули засвистали над головой… Когда мы поднялись на холм уже за лесом, мы увидели наших немцев, поодиночке скачущих в противоположную сторону. Они выбили нас из лесу, мы выбили их из фольварка. Но так как их было вчетверо больше, чем нас, наша победа была блистательнее».

В этих легких строчках, описывающих смертельную схватку, звучит неприкрытая мальчишеская удаль, словно речь идет о какой-то мимолетной кулачной драке, когда максимум что можешь получить — это лишний синяк.

С 12 по 27 февраля кавалерийская дивизия участвовала в Сейненской операции и вела бои в районе Голны-Вольмер, Дворчиско, Жегар, Копиово, Карклин, Куцулюшек.

12 февраля уланский полк с 1-й бригадой пошел к югу и начал вести разведывательные бои на направлении Макаришки — Малгоржаты. В «Записках…» поэт отмечает: «В два дня мы настолько осветили положение дела на фронте, что пехота могла начать наступление. Мы были у нее на фланге и поочередно занимали сторожевое охранение…»

В ночь с 14 на 15 февраля уланский полк стоял в Балкосадзе. Гумилёв записывает: «Погода сильно испортилась. Дул сильный ветер, и стояли морозы, а я не знаю ничего тяжелее соединения этих двух климатических явлений. Особенно плохо было в ту ночь, когда очередь дошла до нашего эскадрона. Еще не доехав до места, я весь посинел от холода… Три раза в эту проклятую ночь я должен был объезжать посты, и вдобавок меня обстреляли… У нас убили человека и двух лошадей…» Убитым оказался улан Абара.

Тем временем русская армия начала на этом фланге усиливаться пехотными формированиями. 15 февраля уланы вынуждены были оставить обжитое место прибывшей 73-й пехотной дивизии, а кавалерийская дивизия 16 февраля начала сосредоточиваться южнее района Балкосадзе. Как обычно, уланам была поставлена задача следить за продвижением противника. 17 февраля эскадрон Н. Гумилёва вышел на восточную опушку леса в Карклины, и половина эскадрона, идущего на Роголишки, была обстреляна немцами. Уланы отступили на Гуданцы. Не обошлось и без приключений. «Всей заставой с ротмистром во главе мы поехали навстречу, — писал Гумилёв. — Я был впереди, показывая дорогу, и уже почти съехался с последним из них, когда ехавший мне навстречу поручик открыл рот, чтобы что-то сказать, как из лесу раздался залп, потом отдельные выстрелы, застучал пулемет — и все это по нам. Мы повернули под прямым углом и бросились за первый бугор. Раздалась команда: „К пешему строю… выходи“… и мы залегли по гребню, зорко наблюдая за опушкой леса. Вот за кустами мелькнула кучка людей в синевато-серых шинелях. Мы дали залп. Несколько человек упало. Опять затрещал пулемет, загремели выстрелы, и германцы поползли на нас. Сторожевое охранение развертывалось в целый бой. То там, то сям из лесу выдвигалась согнутая фигура в каске, быстро скользила между кочками до первого прикрытия и оттуда, поджидая товарищей, открывала огонь. Может быть, уже целая рота придвинулась к нам шагов на триста. Нам грозила атака, и мы решили пойти в контратаку в конном строю. Но в это время галопом примчались из резерва два других наших эскадрона и, спешившись, вступили в бой. Немцы были отброшены нашим огнем обратно в лес. Во фланг им поставили наш пулемет, и он, наверно, наделал им много беды. Но они тоже усиливались… Тогда, словно богословы из „Вия“, вступившие в бой для решительного удара, заговорила наша батарея… Хорошо стреляют русские артиллеристы. Через двадцать минут, когда мы снова пошли в наступление, мы нашли только несколько десятков убитых и раненых, кучу брошенных винтовок и один совсем целый пулемет. Я часто замечал, что германцы, так стойко выносящие ружейный огонь, быстро теряются от огня орудийного».