Голыми глазами - Алексей Алехин

посреди улицы на раскаленном песке

восседает старуха

взирая на подернутый маревом мир

запеченный в золе полумесяц туркменского пирога

водку зовут: «иван-чай»

на громадном брезенте

разделывают окровавленную верблюжью тушу

распластавшуюся как цыпленок табака

рябые пески Каракумов

молодые женщины

вышагивают в синих красных зеленых платьях

держась так прямо

будто несут невидимую поклажу на головах

ночью сходит прохлада

на освещенных луной широких полатях перед домами

накрывшись большим лоскутным одеялом

спят дети

их лица так ясны и спокойны

что хочется подойти и поцеловать

...

Ашхабад – Мары – Чарджоу Май 1984

О светло светлая и красно украшенная земля русская…

В Рязани, где зелено-пятнистый коренастый жук из десантного училища ведет по улице под локоток бабочку с испуганным бледным лицом, на окраине я отыскал то самое место.

Неважно, что до Батыя оно было не тут.

Это с зеленого бока холма, белеющего кремлем на верхушке, открывалась красно украшенная земля, бережно завернутая в излучину речонки Трубиш.

Кудрявую от ивняка неторопливую ее петлю тесно облепили коричневые квадратики огородов, на которые в этот закатный час вышли с ведрами и мотыгами горожане. А дальше, сколько ухватит глаз, разбежались зеленые поля, заходящие за далекий горизонт с цепочкой песчаных холмов вдоль окского берега.

И как птицы небесные проплывали над нею медленной чередой остроклювые тяжелые самолеты, возвращаясь с летных учений. Возникая из голубизны и растворяясь в желтизне заката.

...

Июнь 1988

Островерхие желтые особнячки в душистых соснах. Для академиков – с верандами.

Лабораторные корпуса в театральных колоннах.

Пустынная набережная с беседками и балюстрадой заботливо обустроена для мудрых бесед во время прогулок.

Запрятанный в волжских лесах вместе со своим ускорителем город-игрушка, выстроенный руками заключенных и военнопленных. Заветное творение человека в пенсне. Ученый рай под присмотром охранников.

Лысоватые мужчины катят по чистым дорожкам на велосипедах.

Нотный мусор сыплется из высоких окон музыкальной школы подобно пожелтелой листве.

Только несметное воронье с того берега помнит, где стояли бараки.

Да черная «эмка» бывшего оперуполномоченного, давно перешедшая в другие руки, но еще на ходу.

...

Дубна 1990

Заросли облепихи в ржавчине ягод.

Лунное каракулевое небо.

Перед крыльцом краеведческого музея подковой выстроились серые истуканы, похожие на каменных ходоков, явившихся к председателю сельсовета.

Среди них знаменитое изваяние старика с флягой на животе, занесенное в реестр мировых реликвий.

Грудь его крупно пересекла свежевыцарапанная гвоздем трехбуквенная надпись.

Под сводами Бийского мясокомбината плывут, подвешенные на цепной конвейер, пустые внутри бараньи туши, напоминая грунтованные суриком автомобильные крылья в покрасочном цеху.

У начала конвейера, где живых баранов цепляют на крюки, ловкий парень в кожаном фартуке смахивает им головы мимолетным движением узкого длинного ножа.

По норме ему положено обезглавить за смену две с половиной тысячи штук, но он хороший работник и догоняет до трех, да еще успевает похаживать вдоль бетонного поддона, пошваркивая ножом о брусок, болтающийся на ремешке у пояса.

Вдавленный в сиденье рыжеватый шофер в вытертой лётной куртке то и дело опускает руку в сердцевину подсолнуха, лежащую возле рычагов, и езда по горному тракту небезопасна.

В своей долинной части Алтай похож на любую русскую равнину, только как бы перемноженную на саму себя, – так широки, вольны, приманчивы здешние поля, покатые холмы со слоящейся синевой лесов, изумрудные речные поймы.

Горная степь – это нескончаемый пустырь в мотках пожухлой травы.

Слегка наклонная каменистая плоскость так мало питает глаз, что скоро теряешь перспективу, и замыкающие ее за сотню километров хребты кажутся поднятой за ближайшим поворотом дороги декорацией.

Серо-желтая безучастная степь точно всасывает тебя. Зов ее чувствуют на себе шоферы и давят, давят педаль газа, только б скорее проскочить эту мучительную пустоту, наспех хлебнув бензина на заправочной станции в Кош-Агаче.

«Кош-Агач» переводят: «последнее дерево», – оно и правда единственное на всю долину, кривое и пыльное, корячится на краю поселка.

Предпоследнее спилили ночью и растащили на дрова еще в войну.

Здешние дома зарыты в землю, и вместо крыш прямо на потолочные доски наваливают для тепла солому и кизяк, так что и сами они на вид неотличимы от припасенного на зимнюю топку кизяка, тут же сваленного высокими кучами.

Улицы голы и сплошь усеяны растасканным собаками мусором и обрывками бумаги, в которой лениво роется ветер.

Зато вечерами все окна наливаются, как аквариумы, голубой водой громадных, больше окон, телевизорных экранов.

Днем через долину прогоняют вниз, к далекому мясокомбинату, гурты.

Косматые монгольские сарлыки бредут, угрюмо похрюкивая, поводя широкими рогами и волоча свисающую до земли шерсть.

На них высокомерно поглядывают неторопливо пасущиеся в стороне верблюды в толстых меховых шароварах.

Они предвкушают окончательное наступление пустыни.

...

Барнаул – Бийск – Горно-Алтайск – Кош-Агач Август – сентябрь 1977

Лица

Танцор танцует руками, как глухонемой.

Официант, темноликий южанин, принимает заказ.

И вслед повторяет, шевеля толстыми губами, каждое

слово.

Женщины в сари, ярких, как бабочки.

Ни одной одетой небрежно.

Просто шесть метров шелка: два человека ткут десять дней

на деревянном станке.

И даже в пальмовых шалашах царственны.

О, их походки.

Человек-люстра.

С гроздью масляных светильников на голове.

Его приглашают в дни свадеб и прочих семейных торжеств.