Своенравная красавица - Сильвия Торп

Стало ясно, что Джонас Шенфилд бесповоротно связал свою судьбу с теми, кто противостоял королю, и в Конингтон-Сент-Джоне люди косо поглядывали на его семью, гадая, не те ли у них симпатии, что и у Джонаса. Сомнения не замыкались на ближайшем окружении Маут-Хаус. Господин из северного Девона, чью дочь прочил в жены своему сыну Джонатан Шенфилд, нарушил договоренность, твердо заявив, что не потерпит мятежника в своем семействе.

Несмотря на то что переговоры между королем и парламентом продолжались всю весну и начало лета 1642 года, все понимали, что гражданской войны не миновать. Для короля Лондон был окончательно потерян, после отъезда из столицы он передвигался постепенно к северу и теперь обосновался в Йорке; королева же умчалась в Голландию под тем предлогом, что ей нужно отвезти дочь, десятилетнюю принцессу Марию, ее нареченному супругу, принцу Оранскому. Никто не сомневался, что на самом деле она уехала, чтобы собрать оружие и деньги и нанять опытных офицеров. Мир давно царил в Англии, и, за исключением немногих дворян, которые принимали участие в иностранных войнах, никто ничего не смыслил в военных делах.

Формальная вежливость заняла место дружелюбия, соединявшего Маут-Хаус с Конингтоном в более счастливые времена. И только Черити поддерживала близкие отношения с семьей сэра Даррелла. Она с нетерпением ожидала того дня, когда сможет переехать в его поместье, и вечно была в страхе, что какая-нибудь случайность помешает этому, а пока проводила там столько времени, сколько считалось позволительным. Ее опасения оказались беспочвенными. В июле ей пошел шестнадцатый год, через неделю после своего дня рождения она спокойно поселилась в Конингтоне, счастливая, как никогда в жизни, несмотря на мрачный призрак войны.

Однако это не означало, что дни ее протекали в ленивом бездействии. Старенькая мисс Мэри умерла за два месяца до того, и многие ее обязанности легли теперь на плечи Черити. Сквайр, его жена и даже сам Даррелл наблюдали за ней с некоторым беспокойством, но вскоре поняли, что нет причин для волнения. Черити оказалась удивительно ответственной. Ее неутомимость и безграничная энергия, которые до сих пор делали ее необузданной и непредсказуемой, теперь были направлены на преодоление испытаний в ее новой жизни. И хотя Черити неизбежно совершала ошибки, она никогда их не повторяла и охотно принимала советы и наставления.

— Ты взрослеешь, малышка, — поддразнил ее однажды Даррелл. — Боюсь, та веселая сумасбродка, которую мы знали, навсегда исчезла.

Черити рассмеялась в ответ, но Даррелл сказал правду: так оно и было во многих отношениях. Ее новый, взрослый взгляд на жизнь сопровождался физическим развитием. То платье янтарного шелка, что она надела в первый раз в тот день, когда Даррелл привез домой молодую жену, стало теперь коротко и тесно. Черити всегда была тоненькой, но угловатая худоба, из-за чего так сокрушалась тетя Элизабет, вдруг уступила место плавным линиям, точно так же, как пропало все детское в лице. Она не стала, да и не могла стать хорошенькой при таких строгих чертах и темных глазах под густыми бровями, но на такие лица многие оглядываются.

В жаркий тихий полдень последней недели августа Черити проходила по Длинной галерее. Солнечные лучи проникали сквозь высокие окна, так что оружие Конингтонов, изображенное на витражах, сверкало, словно громадные драгоценные камни, и на дубовый пол легли разноцветные пятна. Черити думала, что в этом громадном помещении никого нет, но когда подошла к дальнему концу, то увидела Даррелла и Элисон на одной скамье у окна. Элисон плакала.

В первый момент Черити не слишком удивилась, так как Элисон часто плакала в последнее время. Ее страстное желание иметь ребенка наконец-то было близко к осуществлению, но, хотя сама она и радовалась безмерно, здоровье ее с самого начала беременности стало внушать окружающим серьезные опасения. Черити, предполагая, что Элисон плохо чувствует себя, кинулась к ней. Но тут Даррелл, заслышав ее шаги, посмотрел в ее сторону, и что-то в его лице заставило Черити замереть на месте. На мгновение она окаменела, даже дыхание пресеклось. Справившись с собой, она двинулась дальше, но помедленней. Девушка встретилась глазами с Дарреллом — и отпала необходимость задавать вопросы.

— Только что прибыл гонец от брата Элисон, — вполголоса сказал Даррелл. — Король установил свой штандарт в Ноттингеме двадцать второго числа этого месяца.

Черити глубоко вздохнула, пытаясь унять охватившую ее дрожь. Подъем королевского штандарта издревле означал призыв к оружию, и пусть этого ожидали давно, сообщение все же поразило ее, как шок. Она произнесла почти шепотом и лишь с едва заметным намеком на вопрос:

— Ты поедешь?

Даррелл кивнул, и по-прежнему их глаза вели свой разговор без слов. Между ними тихо и неутешно рыдала Элисон, закрыв руками лицо.

— Как только соберем своих людей, — ответил он негромко. — Много времени это не займет. Приготовления уже сделаны.

Черити наклонила голову, разглядывая красочный герб с оружием, нарисованный солнечными лучами на полу возле ее ног. Конечно, Конингтоны не останутся в стороне. Все лето Даррелл с отцом неустанно трудились, объединяя тех, кто хотел сражаться за короля, щедро снабжали их оружием и всем необходимым. Конингтоны и их соседи, каждый со своими слугами и арендаторами, — все они отправятся в путь, чтобы пополнить ряды роялистской армии. Едва ли в округе найдется хоть один дом, знатный или самый простой, который не внесет свой вклад. Только Маут-Хаус не поддержит их. Джонас примкнул к парламентской партии, так что хозяин дома со своими людьми останутся глухи к требованиям роялистов и упорно продолжат заниматься обычными делами.

— Даррелл, пожалей меня, не уезжай! — Элисон подняла голову, слезы струились по ее щекам, голос дрожал и прерывался рыданиями. — Не оставляй меня в такое время.

— Любимая, я должен! Это мой долг и моя привилегия. — Он говорил нежно, сжимая маленькую ручонку, жалобно ухватившуюся за его камзол. — Нам ведь давно известно, что рано или поздно, но этот день наступит. Имей же мужество! Ради меня и ради ребенка, которого ты носишь.

Черити резко отвернулась и пошла по галерее. Она любила Элисон и в более спокойном настроении пожалела бы ее, но в эту минуту все нежные чувства затмил гнев. Если мужчина идет на войну, думала она, его жене подобает скрывать свой страх и слезы, притворяться храброй и желать ему удачи. Нельзя отягощать его еще и своими упреками и причитаниями.

Следующие несколько дней все обитатели Конингтона были заняты неотложными делами. Элисон слегла, но леди Конингтон, спокойная и бледная, взяла на себя руководство всеми домашними приготовлениями, а Черити, порхая туда и сюда, исполняла ее приказания, не имея возможности подумать ни о чем другом, кроме очередной задачи.

В конце концов все приготовления были завершены, и впервые с того момента, как гонец принес то известие, у Черити появилось время для себя. Было поздно, и надо бы лечь спать, но давняя привычная тяга к прогулкам одержала верх. Черити выскользнула в сад.

Стояла теплая безветренная ночь, воздух был густо насыщен сладкими ароматами лета. Луна плыла по чистому небу, и в ее серебристом свете был ясно виден каждый листок. Причудливо обрезанные ветви тисов бросали фантастические тени на ровно подстриженные лужайки, фонтан подкидывал вверх свой искрящийся султан, а в лесу между Конингтоном и Маут-Хаус перекликались птицы. Дом, сад, окрестные рощи и луга — все лежало в таком полном покое, что казалось немыслимым, что утром мужчины отправятся отсюда воевать со своими соотечественниками.