Жуткие снимки - Ольга Апреликова

– Митя, а ты занят?

– …Малыша! Ой! Что стряслось?

– Ничего. Просто уже лето, третье июня, а ты сидишь там в своей норке на четвертом этаже и видишь только ржавые крыши. А я – в Таврике. Приходи на часок, погуляем вдоль прудов, помолчим, поговорим. Часок-то у тебя найдется? Придешь?

– Приду, – растерянно согласился Митя. – А ты чего такая добрая, Малыша?

– Лето потому что.

Она немного боялась, что Митя явится в одной из своих психоделических жилеток, но он пришел совсем обычный, в серенькой рубашке, в наутюженных Нозой брючках, – только черные глазки за очками хитро поблескивали: обычная одежда для Мити – маскарад. Дожидаясь его, Мурка нарисовала в скетч-буке Ваську на велике; пришлось присматриваться к проносящимся мимо велосипедистам, чтоб вспомнить, где что у велосипеда. Митя, подсев к ней на лавочку, долго разглядывал рисунок:

– Да… Жаль. Очень жаль мальчика. Добрый был?

– Всякий. Мальчишка как мальчишка. Знаешь… У него вот тут был шрам, – Мурка отметила точную черточку на Васькиной руке чуть повыше локтя. – Это я звезданула, кирпичом. Хорошо, что на излете, сустав не вышибла. И мизинчик еще – перелом был, потом криво сросся…

– …За что?!

– За преступление.

– А?

– Когда мы жили на Академика Лебедева, там недалеко в ВМА была стройка. Длилась и длилась. Все дети окрестные туда пробирались – ну, интересно же. Васька тогда был классе во втором, мальчишки тогда еще совсем придурки, вот туда они-то, на стройку, человек шесть, и залезли. Я перепугалась и за ними тоже. Ну, нашла, смотрю издалека: как ловить, как выволакивать… А они, эти суконцы малолетние… Камней и кирпичей набрали и швыряют в какую-то ямку… А оттуда писк, мяуканье такое тоненькое… Понимаешь, там котята были. Уковылять пытались, пищали, маму звали… Половина уже убитые, один лежит – дергается, головка в кашу, только уши дрожат… А эти гаденыши… Все кирпичами садят, кирпичами… Я тогда тоже камни похватала и как давай в них кидать, в уродов этих мелких… Со всей силы. Пацаны орут, попадали, ползут по грязи, я визжу, кидаю – хорошо, сторож прибежал, остановил, а то поубивала бы… Пацанята отползли, убежали – только мой остался, я его схватила и бить – по морде, по морде; потом схвачу, потрясу и опять бить. А тут кошка прибежала, худющая, нюхает котяток своих, нюхает – и как закричит, замяучит… Ваську аж затрясло… Сторож нас вытащил – меня за косу, чтоб не дралась, Ваську – за шиворот вынес и за ворота как тряпку выкинул. …Васька ревел сутки, наверно. Устанет, уснет на полчаса – и опять ревет… Хорошо, родителей дома не было. Я с ним месяц все равно не разговаривала.

– А как простила? – Митя, побледневший, потирал грудь с левой стороны.

– Да увидела, что у него мизинец кривой. Сломан был – я кирпичом попала, болел страшно, наверно, а он никому не сказал, прятал от нас свой мизинчик… Так криво и сросся. Я хоть и сказала, что убитым котятам в тысячу раз больнее было, все равно… Пожалела его. Прибитый был, горестный, есть почти перестал, ревел, по ночам вскакивал… Пожалела. Но не простила, нет. Просто стала разговаривать. Как ты думаешь, надо было простить?

– Нет. Нет, что ты. Ты все правильно сделала… Бедная.

– Он меня потом Муркой прозвал. За это все. Митя, а вот если бы рай был, как ты думаешь, его, дурака, простили бы за котят, взяли бы туда?

– Он же мучился, – Митя потер лицо. – У него ж сердечко кровью потом изошло. Наверно, все-таки взяли бы… Я бы взял.

Мурка долго смотрела вверх, в зеленый шорох и свет старых лип.

– Митя, а ты какой был в детстве?

– Да тоже всякий, наверно. Мы жили на Пряжке, в доме, где Блок жил, представляешь? Но нам, мальчишкам, это было как само собой, ну Блок и Блок, мы все больше в порт пробирались или на Адмиралтейские верфи. Тоже опасно было. Родители ничего не знали, конечно… А еще у меня было восемь воображаемых друзей. Они просили их не выдавать. Пойдем, Малыша, пройдемся. А то…

– Прости. Я… Я нечаянно, – встала Мурка. – Я это никому не рассказывала никогда. Я не знаю, почему тебе все рассказываю. Прости.

– А ты рассказывай, – настойчиво и тоскливо сказал Митя. – Я рад. Это ведь значит, Малыша, что я, старый дурак, хоть кому-то по правде нужен.

Они обошли почти весь пруд, разговаривая о Блоке, о Мандельштаме, о Галиче, когда Мурке наконец вспомнилась ее идея:

– Ой, Митя! Я чего хотела-то! На, пофоткай меня, пожалуйста. – Она сунула ему в руки свой телефон. – А потом будет сюрприз!

И она превратилась в мальчишку. Скакала через скамейки. Валялась на газоне. Вскакивала и подпрыгивала в небо – только чтобы Митя забыл про котят. Вроде бы удалось: Митя, смеясь, только успевал нажимать спуск:

– Малыша! Да ты ж мое солнце! Скинь мне, чудовище мое маленькое, хоть парочку фоток! Скинешь, Ласточка?

– Скину, скину, – кивнула Мурка. Скакать на жаре в джинсах вообще-то было очень жарко. А еще они подошли к подходящим кустам в углу парка, да и люди другие далеко. Она подвела Митю к скамейке: – Митя! Ты – тайная часть моей жизни! И друг! Я тебе доверяю! Тебе сейчас будет оказано еще доверие, громадное просто! Поэтому вот сиди и карауль, чтоб никто не подошел!

И она скрылась в кустах – всполошив целую стаю молодых разоравшихся воробьев. За кустами стащила сначала футболку и нырнула в прохладные цветочки платья, расправила его; сняла джинсы и, туго свернув, запихнула мальчишечью одежку в рюкзак. Жить в шелковистом платье на улице, среди вольного воздуха оказалось легко, прохладно и страшновато. Мурка причесалась, чуточку подвела глаза, волнуясь, обошла кусты и вышла на дорожку справа от Мити. Тот, старенький одинокий енотик, задумчиво крутил в руках ее телефон и смотрел в сверкающую гладь пруда.

– Митя, сфотографируй меня, пожалуйста, снова.

– …Ой. Малыша… Моя Малыша!! Да ты же… Девочка! Ох какая ты: девочка-девочка! Малыша, да какая ж ты красивая, оказывается! Да куда ж тебя спрятать от этого мира!

А вечером Мурка, не выдержав, выложила новую фотку Васьки, невесомо перелетающего через скамейку в зеленом и солнечном – вовсе не Таврическом, а райском – саду, на стене его аккаунта. С подписью: «Я умер. Теперь я умею летать».

Через мгновение под фоткой появился первый лайк.

1

ЕГЭ она сдала очень классно, сама от себя не ожидала. Вот просто замечательно сдала литературу и историю. Даже математику – хорошо, хотя она не нужна для поступления. Но художник ведь должен понимать геометрию? Так, со школой все. Осталось получить аттестат, и можно подавать документы. Ну и выпускной… Швед покраснел и выпучил глаза:

– …Какие-какие «Алые паруса»? В эту толпу тебя, такую… Такую дюймовочку? Нет. Я за тебя отвечаю. По телику посмотришь. …Что? В ресторан с классом? На лимузине? Ты знаешь, какая там биофлора, на сиденьях этих лимузинов? А ресторан? Дешевое шампанское и продукты неизвестно с какой скотобазы? Гнилые апельсины? Грязные скатерти и озабоченные одноклассники? Нет. И все.