Жуткие снимки - Ольга Апреликова

– Но… Швед, ты шовинист и собственник.

– Собственник. Однозначно. Значит, мы вот как сделаем: пойдем с Яночкой к тебе в школу на вручение аттестатов. Сфоткаем и тебя, и все, на что пальчиком покажешь. Только, чур, ни с какими Марь Ваннами и Петями-Машами не обниматься. Потом – тебя за ручку – и вертолетная прогулка, ок? Фотосессия в Стрельне – ок?

– Это дорого!

– Ты дороже. А потом в ресторан – Яночка, ты выбери, ага?

Янка тихонько смеялась. Швед не выдержал и весь вспыхнул золотым смехом:

– Ох, девки, как же я вас обеих люблю! …Ой. Мурка, Янка. А вот мне сейчас показалось… Что вы здорово похожи вообще-то. Или не показалось… Брови одинаковые точно, веки… Поворот головы… Масть только разная.

Мурка посмотрела на золотую Янку, потом на Шведа:

– Да ладно. Янка – красавица, а я кто? Мышь!

– Нет. Ты – красивый, но очень худой и смешной котенок, – пожал плечами Швед. – Вот посмотришь, какая ты еще станешь красавица. Я-то вижу. Правда, Янка?

– Правда. Я тоже вижу. С тобой все в порядке, ты просто страшно худенькая и расти не хочешь. То ли девочка, то ли мальчик. Тебе сейчас так надо. Так что не подгоняй природу, все само собой придет.

Швед глянул на часы и вскочил:

– Ага!! Так, ненаглядные, а что вы расслабились? Кошка, давай-ка, собирай: оба кэнона, объективы TS сверхширокий, RF двадцать восьмой, EF семидесятый… Все в серый кейс. Остальное как обычно. У нас сегодня приватная съемка в Юкках, сорокалетняя пара в саду и в спальне… Янка, ты поедешь как стилист и гример, собирай свои сундучки: там баба страшная, а в сказку хочет. Живо, обе! Шевелитесь!

Да, Швед любит командовать. И еще он циничный и брезгливый. Нельзя, чтоб он проведал, откуда Мурка в их жизнь свалилась, – бабкина квартира убьет все. Если Швед узнает про черную плесень на кухне и вонючие узлы, выгонит, наверно… Мурка перестирала всю одежду, которую забрала от бабки, по два раза. А половину выкинула. Еще и потому, что вместо старья Янка помогла ей завести хорошие вещички.

У нее полно было знакомых стилистов, дизайнеров одежды, владельцев бутиков – и все эти модники звали Мурку Янкиной куколкой или Янкиной сестричкой, радовались ее микромодельной внешности. А Янка вроде бы и правда играла в куклы: между делом наряжать Мурку и фоткать эти кукольные луки стало у нее пунктиком. На стойке с Муркиной мелкой одеждой становилось все больше платьиц, сарафанчиков, кружевных подъюбников, корсетов, а Янка рылась во всяких стоках, дизайнерских секонд-хендах, старых коллекциях; добычу отдавала дизайнерам перешивать на Мурку; если брала в бутиках для съемок что-то напрокат для клиентов, то прихватывала что-нибудь мелкое интересненькое и для Мурки, и дома фоткала ее, пока Швед не начинал ворчать, что их детсадовский косплей и чириканье мешают ему сосредоточиться. Но несколько работ с куколкой в аду он, мрачно понаблюдав за их девчачьей возней с нарядами, тоже сделал: тяжелые это были фотосессии и результат шоковый. И то платьице они с Янкой, подумав, чинить не стали – еще и рваное пригодится, не давать же Шведу еще одно пластать…

После этих съемок ее неприличные рисунки для Мити стали такими, что клиенты встали в очередь, а Митя вздрагивал и потом бродил по номерам, мучительно решая, какую картинку пустить на продажу, а какую оставить на стене для пользы дела – постоянные гости огорчались, если видели, что картинку меняли. Владелец заведения заказал серию работ для своих высоких покровителей, а те захотели еще. Одному потребовался чуть ли не весь «Декамерон» в рисунках для дачи на Корсике. Митя купил Мурке дорогущую итальянскую и японскую бумагу, французскую акварель и колонковые кисти. Багет некоторых картинок покрывали сусальным золотом. Бизнес цвел так, что Мурка через день прокрадывалась мимо бабкиной квартиры на четвертый этаж и несколько часов рисовала то в крошечной квартирке у Мити, то на кухне – в зависимости от погоды за окном. Митя перестал кормить ее пирожными и заказывал фрукты из Таиланда. И еще для пользы дела натаскал откуда-то толстых дореволюционных альбомов по искусству и французских арт-буков. И даже сводил разок по знакомству в особое хранение Эрмитажа…

И еще после этих кукольных, игрушечных Янкиных съемок – панталончики с кружевами-юбочки-оборочки-нежные ткани, – которые происходили-то, в общем, просто так, между делом, для удовольствия, Мурка, странное дело, почему-то уставала больше, чем после любого экстрима под камерами Шведа. Трудно быть девочкой. Трудно быть объектом, если ты сама художник. Трудно, когда тобой любуются… Трудно, когда Янка так внимательно смотрит, говорит ласковые слова, а в глазах у нее рождается странная тоска.

– Что ты хочешь во мне увидеть? – не выдержав, однажды спросила Мурка.

– Не знаю. Но мне кажется, ты правда на меня похожа.

– Ну, в общем, да, – признала Мурка, потому что глупо отрицать явность, выраженную в линиях и пропорциях лиц. – Не слишком, но сходство есть. Можно сойти за двоюродных каких-нибудь… Только мы разного цвета.

– Ты серебристая, как луна, – улыбнулась Янка. – И худышка. Странная какая игра природы… А ну и что. Мне нужна сестренка. И все.

И Мурка позволяла ей себя баловать. С Янкой весело кататься по городу. Весело заходить во всякие подвальные магазинчики с редкостными, чудесными одежками, бусиками и туфельками, весело, когда Янка в магазине обнимает ее за талию и говорит своим знакомым: «Девочки, а вот мне для сестренки нужно что-нибудь чудесное!», весело заходить в кондитерские и кофейни, весело, когда утром выйдешь на кухню, а Янка, благоухающая лимончиком и свежестью, притянет и поцелует в глаз или в щеку… Но немножко неловко, ага. И устаешь – но, может, Мурка не привыкла кому-то нравиться? Или ей, которая сама всегда была старшей сестрой Ваське, невмоготу быть младшей?

Еще интересно было ездить с Янкой на детские съемки: там Янка превращалась в добрую фею, что-то шептала малышам, причесывая; напевала, шутила, мурлыкала, каким-то неведомым образом создавала в кадре волшебный мир, – а Швед ловил на снимок маленьких бессмертных существ с ясным, полным тайн взглядом, а не капризных человеческих детенышей. Однажды пришлось снимать такую противную, настырную, полыхающую румянцем пятилетнюю хрюшку, что Швед хотел даже от съемок отказаться, так дите выло и ныло. Но Янка пошепталась с мамашей, поиграла с девчонкой, успокоила ее, мимоходом перебрала весь радужный ворох детских платьев, поколдовала: «Свет-цвет-фокус-ракурс!» – и из кадра глянула сероглазая и нежная бессмертная душа, ребенок эльфов. Правда, колдовство? Янка, сияя энергией и радостью, пожала плечами:

– Да они ведь для этого и фотографируются, нет? Хоть на миг поверить в то, что бессмертны? Ну да, девчонка страшненькая, не повезло; к пятнадцати-двадцати еще страшнее станет, но вот будет смотреть на эти фотки и утешится, всерьез поверит: вот, мол, я какая на самом деле! Нежная душа!

– А там и снова вам позвонит, – усмехнулась Мурка.

– Ага, – просияла Янка. – Потому что мы со Шведом умеем вот это, чего другие фотографы не умеют. Немножко рая на грешной земле, да?