Смерть в осколках вазы мэбен - Виктория Платова

— Нет, уважаемый, это ты пилил вон там.

— А что? По-моему, неплохо получилось. Для тебя, междупрочим, старался. Вернее, для нас. Я попилил немного, а потом за пойлом пошел.Набрал всего и за бумажник. А мне бармен: «Что вы, что вы. Это все за счетзаведения. И позвольте автограф». Ну, я расписался, жалко, что ли? Собралбарахлишко и к тебе. Разве плохо?

— А ты, Герт, оказывается, не только понтярщик, но ещеи халявщик. Надо же такое придумать.

— Конечно, — он подмигнул мне, — а то ты,дорогуша, не знала. Уж не первый год знакомы. А выросли мы с тобой в золотыеденечки застоя, так что от этих родимых пятен нам никогда не отмыться. Еслиполучится, всегда на халявку прокатим.

— Нет слов. Герт, с возрастом ты совершенно неменяешься.

— Приятно слышать, мадам. А вот ты меняешься и каждыйраз становишься все лучше и лучше. А ведь у нас могло бы что-то получиться.

Его рука нырнула под стол и нащупала мое колено. Я спихнулаее одним движением.

— Да, не первый год знакомы, — я в упор посмотрелана Герта, — так что давай без глупостей.

— Тебя, значит, тоже на секс не тянет? Я же говорю, сгодами все здорово меняется. Можно просто посидеть, поговорить.

— Как, кстати, Ленка поживает? И Ксюха?

— Ленка все такая же стерва. А то ты не знаешь! Ушла сголовой в искусство, стала похожа на сушеную воблу. Я как ее вижу, аж с душиворотит. Не понимаю, как мог столько лет с ней прожить?

— Ты же тогда не просыхал, — поддела я.

— Это точно. Хотя не понимаю и другое, как Ленкастолько лет терпела все мои свинские выходки. Мне ее даже жалко немного стало,когда я ее в последний раз видел. Но как только она рот открыла — все, какотрезало. Стервой была, стервой и осталась.

— А дочка? Сколько ей уже?

— Ксюхе? Почти четырнадцать. Красавица, сам удивляюсь,в кого она такая. Глаза огромные, ресницы на полщеки и черные, никакой туши ненадо. Представляешь, пигалица, а уже такая модница. Еще пару лет, и. начнетпарням голову морочить направо и налево.

— Опасное это занятие.

— Да нет. Ленка ее в строгости держит. Да и сама Ксюхасерьезная такая, умненькая. Как ни приду к ним, обязательно об учеберассказывает, тетрадки свои мне несет. В олимпиадах каких-то все времяучаствует. И к матери пристала — купи и купи компьютер. Вроде учиться помогает.

— Ну и купил бы ребенку. Неужто бабки не позволяют?

— Я купил бы ей самый лучший, да Ленка уперлась и ни вкакую, мол, вредно все это, пусть лишний раз в библиотеку сходит да книжкипочитает.

— Однако. Хотя, может, она и права. Но, с другойстороны, без компьютера сейчас никуда. Так что рано или поздно все равносогласится.

— Ладно. Давай еще, что ли?

— Нет, — я прикрыла свой стакан, — мне ужехватит. Тем более что завтра с утра на работу. А ты пей, если хочешь. Я с тобойехать все равно не собираюсь.

— Ладно, и я пока пропущу. А с работой у тебя все впорядке? Есть что-нибудь интересное?

— Интересного у нас всегда хватало, причем сизбытком, — желчно проговорила я. — На каждом шагу интересное, толькоуспевай хватать.

— Расскажи, — потребовал Герт.

— А ты мне обещал о гастролях, — напомнила я.

— Будет тебе о гастролях. Выкладывай.

Я рассказала Герту о своей командировке в Гадюkино, обабушке Савельевой, о предложении главного, о том, что теперь придется писать онордвиндской диве и что Пошехонцев дал согласие на мою статью, писать буду очем сама захочу.

— Так что, милый, — закончила я, — отвопросов тебе не отвертеться, а после этой шлюхи так приятно переключиться начто-то хорошее.

— Диана, — задумчиво пробормотал Герт, — а яведь совсем недавно о ней от кого-то слышал. Кто-то рассказывал что-то оченьзанятное.

— Представляю…

— Нет. Не так сказал. Наоборот, что-то странное инеприятное. Возможно, убийство или что-то в этом роде.

— Ну ты даешь, Герт! Какое еще убийство? Сам-то понимаешь,что говоришь?

— Не помню, — Герт повертел в руках стакан,раздумывая, наполнять его или нет, — но что-то неприятное, связанное собластью искусства.

— А точнее?.. — Я вся напряглась. — Герт,миленький, вспомни. Это ведь может и впрямь оказаться очень интересным.

— Не могу, — Герт потер лоб, — пьяный был,слышал краем уха. Но если что-то вспомню, я тебе позвоню. Телефон прежний?

— Конечно. С чего бы ему меняться? Звони. Мне все-такихочется написать о тебе. Представь, статья о человеке, который двадцать летотдал искусству.

— Скажешь тоже, — хмыкнул Герт, — я иискусство… А знаешь, — он оживился, — ты ведь действительно можешьнаписать об искусстве, причем настоящем и к тому же жутко оригинальном.Согласна?

— Не темни, Герт. — Я развернула новую шоколадку(если после этого вечера смогу пролезть в дверь, то забуду про все диеты итренажеры). — Объясни, в чем дело.

— Ты слышала о Карчинском? — Герт уставился наменя.

— Немного. Что-то такое было…

— Эх, ты! Карчинский на днях устраивает выставку в«Галерее искусств», сходи, не пожалеешь. У него картины в манере корейскихмастеров Средневековья. Посмотришь, оценишь. Кроме того, он ведь еще и спец покорейской керамике. Вот о нем лучше и напиши. По крайней мере, оригинально.

— Карчинский… Нет, я точно о нем что-то слышала.Картины в корейском духе, говоришь? Наверное, ты прав. Это действительно можетоказаться интересным. А он захочет со мной разговаривать? Художники, они ведьлюди капризные…

— Захочет, — заверил меня Герт, — мы с тобойвместе пойдем. Но если вдруг я не смогу, — добавил он, — то простосошлись на меня, и он ответит на любой твой вопрос.

— Надо же, какие у тебя знакомства, оказывается. Кто бымог подумать?

— А что? По-твоему, если музыкант, то вокруг все времядолжны быть пьяные небритые рожи? Искусство, милая, оно для всех и неразбирает, кто музыкант-рокер, а кто ценитель и эстет. Ну, ты как, согласна?

— Согласна, еще бы. Ты меня заинтриговал. Хочется навсе это посмотреть.

— Отлично. Значит, я тебе позвоню, и отправимся.

— Мне пора, Герт. — Я встала. — Уже оченьпоздно, а мне завтра рано вставать.

— Подвезу, — заявил он, тоже вставая. — Какты одна доберешься?

Добрались мы, как ни странно, без приключений. Но Герт небыл бы самим собой, если бы просто попрощался и уехал. Он остался, и, засыпая,я думала о том, что все же неплохо иметь постоянно при себе мужика, даже еслипосле любовных игр он отворачивается к стенке и мгновенно засыпает.