Я сам похороню своих мертвых. Реквием для убийцы. Проходная пешка - Джеймс Хэдли Чейз

— Вы случайно не задумали какой-нибудь подвох на корабле? — спросил Бернерс.

— Нет. Иначе я не начинал бы этот разговор. Меня интересует Рейкс. Вам операция — в удовольствие, ему — нет. Это мы его заставляем. Но почему бы и ему не наслаждаться ею?

— У Рейкса и так все уже есть.

— А у вас?

— Как я недавно понял, моим желаниям нет предела. Они такие прочные, осязаемые, красивые, их так много. Но Рейксу нужен он сам. И не сегодняшний, а тот, каким он мог бы стать. Он считает, что сумеет прожить вторую жизнь. А у меня не хватает смелости сказать ему, что это лишь воздушные замки.

В шесть часов ветер не изменился, облака поднялись на пятьсот футов и поредели, но иногда посверкивали зарницы.

В восемь часов Бернерс позвонил мисс Виккерс на «КЕ-2» в Гавр. Из совершенно безобидного разговора она узнала, что его тете не стало ни лучше, ни хуже.

Белль положила трубку, и Рейкс сказал:

— Все в порядке. А теперь поешь. Не спеши. Я уже ухожу. Если случайно столкнешься со мной, не подавай виду. Часа через два заглянет стюард заправить постель. Шляпу, пальто и все остальное я заберу в половине двенадцатого. Без четверти двенадцать мы встретимся возле открытого бассейна на первой палубе.

Рейкс провел кончиками пальцев по ее щеке и ушел. Через несколько минут он уже смотрел, перегнувшись через поручень, как с гаврского причала на корабль садятся новые пассажиры, собранные в Европе. Вдруг хлынул дождь и загнал его под навес. Рейкс купил в киоске журнал, присел на кресло на прогулочной палубе. В грильбаре, в ресторанах люди копались в меню, официанты объясняли, что такое «Пэлла а-ля Валенциана», советовали вино к «Кебаб а-ля Тюрк»… Сотни людей развлекались, только Рейкс сидел, невозмутимо читал статью о возрождающемся интересе к древней мальтийской культуре.

Через час он пошел в кают-компанию. Шторы уже опустили. В девять вышел на корму и, облокотившись на поручень, посмотрел, как корабль салютует Гавру и медленно входит в воды Ла-Манша. Французское побережье и огни города исчезали в сгустившихся сумерках. Рейкс стоял на корме, пока холодный воздух не заставил его уйти в театральный бар и выпить большую рюмку виски. С безразличным видом мимо прошла Белль. Рейкс смотрел, как она проталкивается сквозь толпу. На ней было простое черное платье, косынка на плечах и тот же жемчуг на шее. И вдруг Рейкс загрустил. Ему немногое в ней нравилось, он любил, в общем, одно ее тело, но смущенно понимал, что между ними все-таки есть что-то еще. И не только ребенок, которого она носит, и не только нить тех событий, что связали их воедино в последние месяцы. Более всего, конечно, он ценил ее преданность. Он знал, что она пойдет за него в огонь и в воду, несмотря ни на что. Совсем как Бернерс. Бернерс сказал бы: это оттого, что они одной крови, люди вне общества, их интересы скреплены простым желанием отличаться от других. Но — самое странное — он никогда нигде не чувствовал себя чужим. Ведь люди, в основе своей, были такими же, как он сам. Их жизненные пути просто никогда не пересекались. Под натиском угроз, когда решался вопрос — жить или умереть, — большинство людей и солгут, и украдут, и убьют. Честно говоря, многим это даже нужно. Вот почему люди счастливы на войне. Вот почему они бунтуют, громят стадионы и автобусы после футбольных матчей. В нем, как и во всех остальных, сверху лежат первобытные инстинкты, которые ищут предлог показать себя. Да, Бернерс одной с ним крови, так же, как и Белль… как и любая живая душа на корабле — в роковую минуту. Он еще два часа бродит по кораблю. Он не ел с утра, его тело не жаждало пищи. Оно попросту умерло. Рейкс стал машиной, частью плана и операции.

В половине двенадцатого он вошел в каюту Белль. Молча взял шляпу, надел пальто и перчатки. Потом протер ракетницу и патроны, маленький пистолет, чтобы не оставить отпечатков, и разложил по карманам.

Уже на пороге он сказал:

— Я у бассейна на первой палубе. Пальто неси на руке, наденешь, когда выйдешь на корму. Возвращаясь, снова перебрось через руку, чтобы оно хоть немного скрывало твою сумку.

Белль подошла к нему, и Рейкс не удивился, увидев в ее глазах искорки страха. Так и должно быть, но страх нужно загасить в самом начале.

— Энди… вдруг что-нибудь случится? Ну, я просто думаю… а вдруг?

В первый раз ее путаные речи не разозлили его.

— Ничего страшного случиться не может.

— Ну, а если… вот возьмет и случится? Ты придешь ко мне за помощью, правда?

— Если понадобишься ты или твоя помощь на то, чего нет в плане, приду ли я к тебе? Ты это хочешь узнать?

Он поцеловал ее и ушел. Через пятнадцать минут и она вышла на палубу. Они стали рядышком у правого борта, вглядывались на юг, в темноту, смотрели туда, откуда прилетит вертолет. Как влюбленный, он взял ее за руку и безмолвно смотрел на море. Когда корабль отплывал от Гавра, ветер дул с запада, теперь же сменился северным. Какой-то глухой гул мешался с присвистом ветра, все время шипела вода, за кормой оставался бледный светящийся след. Горстки людей бродили по палубе, от ветра они закутались в пальто и шарфы, красными мотыльками летели за борт окурки сигарет.

Белль чувствовала теплоту его руки и думала: «Вот мы стоим словно молодожены в свадебном путешествии. Как десятки других пар на этом корабле. Если бы не дурацкая, беспутная жизнь!..» Но ведь тогда она не познала бы его твердого недосягаемого духа… Ну и что, ведь люди не тоскуют о том, чего никогда не имели. И она не тосковала бы о нем как о мужчине. И о медовом месяце тоже… Белль поняла, что всю жизнь будет грустить об этом. Не о конфетти. Не о приданом. Не о том, чтобы поскорее уйти в каюту и в первый раз после свадьбы заняться любовью. Жизнь уже дала ей все это. Однако что они за пара! Муж со спрятанным в кармане пистолетом. Жена с полной сумкой дурацких гранат, которые способны умертвить толпу людей. И где-то в самом ядре этого паршивого «ограбления века» — тонны золота. Да чего уж там, ясно: мужчины всю жизнь стремятся только к одному — к деньгам. Женщины, дом, дети — все побоку, все