Нова. Да, и Гоморра - Сэмюэл Дилэни

Гильда смотрела на затылок Вондрамах, пока та обнимала свои колени.

— Работы моей дочери — в числе самых ценных вещей, которыми я обладаю. Я храню их в витрине в моих омегахелмских покоях: семь комков глины на подставках из оникса, полдюжины копий инструментов рядом с оригиналами и мраморную статую горбатого пучеглазого матоида, чье и без того искаженное лицо и конечности еще сильнее изуродованы кислотой. Ах да, еще у меня сохранился удивительный образец ее юношеских работ — кусок глины, который она отбросила, когда слепила почти совершенный шар. На протяжении многих лет я разглядываю их, уделяя им время, во много раз превосходящее время ее жизни, пожертвованной для их создания. Они прекрасны в своей простоте. Но меня до сих пор преследует ее визг, ее суставчатый протез, протянутый ко мне, ее безмерные, мудрые, страдающие глаза одного цвета с моими. И я поклялась, что больше никогда не произведу на свет дочь.

Поднялся ветер. Вондрамах повернулась к Гильде. Листья между скал позади них зашипели.

— Ты поддерживаешь идею семьи в более чем десятке миров. — Лицо Гильды было в тени. — И я знаю, что первыми тебе оказывают поддержку именно семьи. Я всегда удивлялась, почему у тебя никогда не было собственной… — Гильда зарычала.

Вондра не сдвинулась с места.

Лицо Гильды по-прежнему было в тени. Лишь по сдавленному сопению можно было догадаться, как искажены ее черты. Гильда отпрянула, спиной уперлась в скалу. Свет Претании IV выхватил из темноты ее лицо: боль!

Боль столь невыносимая, что заставила ее зарычать. В груди Гильды булькало, изо рта вырывался рык, она выгибала спину, пытаясь привстать на колени. Гильда рванула цепочку с шеи.

Цепочка поддалась.

Задыхаясь, она отшвырнула ее от себя.

Вондра рассмеялась.

Амулет и унизанная камнями проволока тлела розово-оранжевым, в воздух поднимался дымок. Мандариновый цвет сменился серым. Сгорая, влажный мох издавал аромат мяты.

Гильда нащупала место между грудями, где висел тотем. К блестящей обожженной коже было больно притронуться. Гильда ловила ртом воздух, стараясь не разрыдаться в голос.

— Я смеюсь, — промолвила Вондра, вставая, — над твоим талисманом — твоим глупым талисманом — по той же причине, по которой смеялась, когда мы встретились впервые.

Тлеющий металл на земле потемнел, алый цвет обратился черным.

— Тебе известно, почему я смеялась шесть лет назад? Потому что уже тогда могла сделать то, что сделала сейчас. Тогда я отказалась от этой мысли, сегодня уступила ей. Власть всегда связана с выбором, даже в таком ничтожном эпизоде. Этот трюк я проделала с помощью индуктивного поля в одном из моих колец. Но ток всегда в нем. И мой смех всегда со мной. Постоянство. Возвращайся в Омегахелм и оттуда — в свой мир. Там, в скудной пустыне на юге, неподалеку от мебельной мастерской, ты найдешь свой новый дом с многочисленными этажами, подземными и надземными, и верхними дворами, числом не меньше, чем в Омегахелме.

Тяжело дыша, Гильда шагнула вперед, не сводя глаз со смеющейся женщины, на руках у которой переливался свет Претании IV. Внезапно Гильда согнулась, схватила что-то с земли, отвернулась и стала спускаться к густым зарослям внизу.

— И пожалуйста, носи свой драгоценный талисман! Хоть я и смеюсь, у меня нет никаких претензий к тому, что он символизирует. В твоем мире. На юге. В твоей мебельной мастерской. Там, где тебя встретит новый Омегахелм — не больше, чем старый. Да! Он будет больше! И надеюсь, лучше послужит твоим экспериментам с воспитанием детей, чем Омегахелм послужил мне. И пусть ты окажешься удачливее меня. И да, носи свой талисман! Носи как символ моей щедрости и власти! И моей дружбы. У меня нет никаких претензий к подобным символам. Хоть я и смеюсь… — Вондрамах вздохнула, вздохнула еще раз и еще.

Она постояла немного — не одна. Уже многие годы она передвигалась не в одиночку, хотя большинство ее спутников были механическими, многие крохотными, а большинство невидимыми. Вондра смотрела, как свет Претании IV отражается в темных водах. Затем, как несколько минут назад Гильда, она спустилась со скалы, чтобы начать короткое путешествие в Омегахелм.

«Извиняюсь, мэм. Дико извиняюсь». Он покачнулся — одна рука приподнята, тело замерло в полуобороте. Его зовут Джо. У него в спине, сбоку, не то что боль, даже вовсе не ощущение — призрак ощущения, бесформенный комок там, где она врезалась в его армейскую куртку или он попятился прямо в ее твидовое пальто. «Я вас не задел?» Наверняка она не слышит за шумом в вагоне. «Вы в порядке?» — «Да. — (Кажется, она чуть растеряна, сбита с толку?) — Ничего страшного». Качается у стойки, малиновый шарф продет во что-то золотое, амебообразное, в кляксах рубинового стекла. Она выглядит как чернокожая мисс Подземка. Джо не может определить, она моложе его на пять лет или старше на пять. Он отворачивается — ведь ничего не случилось, просто он ее слегка толкнул. Или она его. «Но я мог бы и улыбнуться», — думает он, тянется к ближайшей свисающей сверху петле, промахивается, хватается за соседнюю. Он знает, что у него приятная улыбка. (2) А Бэт Д. в ракете из люципрена-6 с витролевыми прокладками несется со второй космической скоростью сквозь межзвездную ночь. Чернота кое-где отшелушилась, пропуская свет: звезды. Бэт начеку, его обуревают подозрения, наполняют страх и восторг. Ему первому из всего человечества предстоит встреча с Массами, которые, по последним данным, флактулируют (что это — способ передачи сигналов? процесс пищеварения? игра?) в секторе Е-3. До прихода этого сообщения Бэт Д., носитель сверкающего смертоносного лазера, победитель двадцати семи семифутовых уранцев, покрывший себя славой во время кптийского мятежа на Фомальгауте-G, считал, что никаких Масс не существует, но чем ближе люципреновый корабль подлетал к владениям Галактического Совета, тем более бесспорной казалась степень онтологического разрешения этих самых Масс — то, что в более раннюю, менее вульгарную эпоху назвали бы «реальностью». (3) А Джо едет в метро по бродвейской ветке в сторону Сорок второй улицы, одетый в куртку армейского фасона — «Пендлтон», но по виду не скажешь, поскольку его приятель Джо — другой Джо — позавчера пригнал грузовик и они вдвоем шесть часов возились с трансмиссией в авторемонтной мастерской на Дикман-стрит.

Одну дверь вагона заклинило.

Джо в расстегнутой куртке скачет по бетонным ступенькам наверх, в подземный пересадочный вестибюль, проносится под лампами дневного света и трубами на потолке, пробегает мимо ряда телефонных будок, мимо киоска с пончиками. Еще двадцать пять ступенек — и вот уже цветочный киоск с тусклыми листьями, прижатыми к стеклу; потом вниз, мимо стола с записями латиноамериканской музыки, мимо сосисок в тесте во фритюре и пина-колада-кока-колы-кучифритос, к поездам линии BMT.

Все это время Джо движется против течения — сейчас самый конец часа пик, но мы до сих пор не упоминали о людских толпах, поскольку Джо не желает иметь с ними ничего общего. Он мысленно зовет их Массой и в целом к ним равнодушен.