Посмотри в глаза чудовищ - Михаил Успенский

– О-ла-ла! – обрадовался официант и добавил по-русски: – Le zapoy!

– О нет, – сказал я. – Это еще не zapoy. Это пока еще называется guljaem!

– Guljaem! – с еще большим восторгом воскликнул официант и пропал.

Возвращался он, танцуя. Исполинская бутыль «столового вина № 21», действительно запотевшая, была оборудована хитроумным гидравлическим устройством, позволяющим наполнять рюмки, не тревожа всего вместилища. На нас начали оглядываться.

– Галлон, – с тихим благоговением сказал Атсон. – Как давно я не видел живого галлона!

На лице Габриэля отразился экзистенциальный ужас. Должно быть, он понял в эту секунду, что выбор им уже сделан, и выбор этот роковой.

– Бесподобно, друг мой! – воскликнул я. – А теперь – не найдется ли в вашем гостеприимном заведении хотя бы один стакан с семнадцатью гранями?

Официант выронил поднос, но успел его подхватить.

– Да, месье. Один должен быть. Но это не простой стакан. Когда месье Шаляпин демонстрировал мощь своего голоса, именно этот стакан из дюжины выдержал.

Только не разбейте его.

Стакан принесли в серебрянном подстаканнике. Я осторожно извлек священный сосуд из оправы и водрузил его на середину стола.

– Друзья мои! – я встал. – Все знают, что беспричинное пьянство неизменно ведет к распаду семьи, частной собственности и государства. Но мало кто знает, какой знаменательный день сегодня не отмечает человечество. Двести лет назад в этот день великий русский ученый Михайла Васильевич Ломоносов продемонстрировал графу Шувалову первое изделие стеклолитейной мастерской – вот точно такой же русский граненый стакан. Граф Шувалов взял в руки теплый стакан, прижал его к груди и произнес исторические слова: «Сосудом сим слава Росии прирастать будет!» Прошу выпить за славу Росии!

Мы встали и выпили – еще из тех первопринесенных маленьких рюмочек.

– А теперь, Билл, я хочу продемонстрировать вам приготовление знаменитого коктейля «Йорз»…

Позвольте вашу недокуренную сигарету.

С некоторой оторопью он протянул мне дымящийся окурок. Я двумя пальцами взял этот еще теплый трупик и бросил на дно стакана. Все неотрывно смотрели на меня.

Окурок я залил водкой. Коротко зашипело, взлетел парок.

– Смотрите, Билл. Ровно половина объема – водка.

– Да-да.

– Теперь берем пиво…

Я долил водку пивом – вровень с краем. Пенный ободок быстро истаял.

– Вот и все, Билл. Теперь вам остается выпить это.

– С окурком?

– Можете его потом выплюнуть, это не возбраняется.

– Понятно. Хм: – он оглядел публику. Публика притихла и смотрела внимательно: что же будет. – Если сегодня вы доберетесь до Сартра, заделайте ему такой же коктейль, только вместо окурка бросьте туда муху.

Он опрокинул в себя стакан, потом деликатно нагнул голову и выплюнул окурок в горсточку.

– Долго ждать? – спросил он.

Я посмотрел на часы.

– Минут десять. Потом наступает трупное окоченение.

Атсон закурил новую сигарету и стал вместе со всеми ждать окоченения.

– Да? – сказал Габриэль. – А сами-то вы что же?

– Нет проблем, – сказал я, отнял у Атсона сигарету и повторил всю процедуру.

Ксерион в организме имеет счастливое свойство сжигать алкоголь, об этом его побочном действии я не говорил Атсону, умиравшему от лучевой болезни в больнице «Маунт-Синай». Сам же Билл свою непоколебимую крепость объяснял наследием Атсона-старшего. К сожалению, весть о том, что Билл попал в плен к японцам, угробила славного старика…

Атсон все не коченел, и Габриэль решил вступиться за честь la belle France.

– Вот теперь можно и к Сартру, – весело сказал он, оставшись в живых.

– К дьяволу Сартра, – сказал Атсон. – Плохой писатель, пить не умеет.

– Фицджеральд тоже не умел пить, – сказал я.

– А если бы умел, вы представьте, какой великий был бы писатель! – воскликнул Атсон. – Не хуже Берроуза…

– Не хуже, – мотнул я головой. – Ну вот настолечко не хуже.

– А Бальзак умел пить? – спросил Атсон. Габриэль поглядел на него с уважением, да и я, признаться, оторопел. Отличных дочек родила старине Биллу его легкомысленная кинозвездочка, прямо ликвидация безграмотности в Тверской губернии силами комсомолок…

– Бальзак умел пить только кофе, – сказал Габриэль.

– Кофе? – усомнился Атсон. – Ладно, пусть будет кофе. Зато этот парень знал о деньгах все, что нужно знать о деньгах. И что в конце концов любой Рокфеллер остается один на один со своими деньгами…

Тут я припомнил Демидова – князя Сан-Донато – который перед смертью жрал ассигнации со сметаной, и мы решили, что ни одна чековая книжка в мире не стоит и одной строки, написанной рукой мастера. Это был, конечно, не первый разговор на такую тему в кафе «Клозери де Лила», и наверняка не последний.

– А Питер Пэн умел пить? – сказал Атсон. – Представьте себе весь ужас жизни бедного мальчонки – тебе все время двенадцать лет, и ни одна скотина не нальет тебе хотя бы пива, боясь потерять лицензию.

Я пустился в пространные рассуждения насчет того, что Питер Пэн и русский Кащей Бессмертный – это один и тот же трудный подросток, поскольку слово «кащей» обозначает отрока, а бессмертный – сами понимаете…

– А вот Алиса пила непременно, и крепко пила, – сказал Атсон, все глубже впадая в детство. – Ух, как она пила! Разве трезвой девочке могла привидеться вся эта нечисть? И Гулливер пил…

– Отнюдь! – воскликнул Габриэль, отирая пену с усов. – Гулливер, месье, принимал ЛСД. Оттого-то люди и казались ему то большими, то маленькими.

– Может быть, и Красная Шапочка пила? – спросил я, готовя новую порцию «ерша»(окурком мы решили на этот раз пренебречь – пьют же мартини без вишенки).

– Конечно! – воскликнул Атсон, принимая недобитый Шаляпиным стакан. – Топать через темный лес с волками – обязательно тяпнула на дорожку, и черт стал ей не брат…

Постепенно в этот темный лес с русским именем guljaem стали втягиваться и другие литературные персонажи за компанию с авторами, а там, смотри-ка, начали появляться и люди…

– Разве это ерш, господа! – сказал высокий худой человек со щегольскими усиками. Его французский был превосходен, но я все равно признал в нем соотечественника. – Это баловство, а не ерш. Если здесь найдется чай…

Чай нашелся, а вот за спиртом пришлось послать в ближайшую аптеку.

Компатриот, представившийся Виктором Платоновичем, литератором из Киева, потребовал в качестве сосуда для заварки отнюдь не традиционный пузатый чайник, но пустую консервную банку, лучше слегка заржавевшую. Я кивком подтвердил правомерность заказа. Виктор Платонович сказал, что в идеале вода должна быть вскипячена на костерке, но это было уже лютое эстетство.