12. Битва стрелка Шарпа. 13. Рота стрелка Шарпа (сборник) - Бернард Корнуэлл

Шарп смотрел на стены, черные и безмолвные. За спиной, у основания гласиса, слышался топот подходящих батальонов; впереди, во тьме, лейтенант закричал: «Вперед!», и подошвы заскребли по камням в проломе.

Началось. В Бадахосе наступил ад.

Глава 24

В соборе молились весь день, непрерывно, порой исступленно; стучали четки, женщины в страхе думали о мертвецах, которые усеют ночью улицы города. Жители и защитники Бадахоса знали о готовящемся штурме, как знала о нем британская армия. Множество свечей горело перед святыми, словно крохотные огоньки могли сдержать зло, окружившее город и подступавшее все ближе по мере того, как собор заполняла ночная тьма.

Рафаэль Морено, купец, насыпал пороху на полки своих пистолетов и убрал их, заряженные и взведенные, в ящик письменного стола. Он жалел, что жена не дома, – глупая женщина ушла в собор к монахиням. Молитвы не остановят солдат, уж скорее пули, а лучше всего задобрить их дешевым красным вином, которое купец выставил во двор. Морено пожал плечами. Самое ценное добро спрятано надежно, и племянница утверждает, что у нее среди британцев друзья. Слышно, как она ходит наверху, разговаривает с ребенком. И уж конечно, она приготовила к бою свое языческое ружье. Разумеется, Морено любил племянницу, но временами ему казалось, что семья брата Цезаря, пожалуй, слишком необузданная. Порой до полной безответственности. Купец подлил себе вина. Ребенок наверху, слава богу, поправляется, но ведь незаконный же! И в его доме!.. Морено хлебнул. Соседи не знают, об этом он позаботился. Они считают Терезу вдовой, чей муж погиб в прошлогодних боях между французами и разрозненными испанскими отрядами.

Часы на соборе зашипели, готовясь бить. В Бадахосе десять. Морено допил вино и позвал слугу, чтобы тот заново наполнил кувшин.

Ударил колокол, и внизу, в соборе, под сводчатым потолком и золотыми карнизами, под огромным темным паникадилом, под скорбными очами Пресвятой Девы женщины услышали далекую ружейную пальбу. Они подняли взгляд от свечей к лику Божьей Матери. Молись о нас, грешных, ныне и в час смерти нашей.

Шарп услышал первый удар колокола и не услышал остальных. Как по сигналу, от стены отделился первый зажигательный снаряд, описал в темноте огненную дугу и упал в ров. Затем туго скрученные горящие шары посыпались градом, в бреши полетели пылающие вязанки, и вдруг из тьмы в ярком, сыплющемся сверху свете, в пламени вспыхнувшей во рву древесины выступили края проломов, ров, равелин, заграждения и крохотные фигурки солдат. «Отчаянная надежда», выставив штыки, ринулась сквозь пламя.

Позади батальоны закричали «ура!». С тишиной было покончено. Первые ряды добежали до рва, лестницы заскребли о камни. Солдаты прыгали на мешки с сеном, лезли по лестницам – поток людей, спешащих спуститься в ров и вскарабкаться на разрушенную стену. Они подбадривали себя криками «ура!» даже в ту минуту, когда первые языки пламени побежали по брешам в Санта-Марии и Тринидаде.

Взрывом Шарпа бросило на землю. Рванул не один, не два подкопа – тонны пороха, заложенного в ров, почти ничего не оставили от «Отчаянной надежды». Застигнутые врасплох, люди были разорваны в клочья чудовищным взрывом, и передовые батальоны отпрянули назад от пламени и летящих камней.

Французы закричали «ура!». Они облепили парапеты и бастионы; пушки, заранее нацеленные в ров, заряженные двойным зарядом картечи, обнаружили себя. Вниз летели вязанки, освещая цели; во рву полыхал огонь, который заливается лишь кровью, а солдаты все лезли по лестницам вниз.

Третья брешь, новая, хранила молчание. Она лежала между бастионами – огромная свежая рана, по которой можно проникнуть в город, однако Шарп видел, что французы поработали на славу. Ров перед стеной был шириной с хороший плацдарм, но в нем стоял недостроенный равелин двадцати футов высотой, и добраться до пролома можно было только в обход. Путь преграждали телеги, на которые сверху набросали досок; зажигательные снаряды воспламенили заграждение, и теперь оно полыхало, к нему было не подойти. Оставались две бреши, в бастионах Санта-Мария и Тринидад, но они простреливались из вражеских орудий. Пушки били и били припасенной для этой ночи картечью, а британцы по-прежнему лезли и по-прежнему гибли далеко от брешей.

Шарп спустился с гласиса в тень и вновь повернулся к озаренным пламенем стенам. Амбразуры изрыгали огонь и дым, и в свете пламени Шарп различил странные силуэты в брешах. Он вгляделся в пламя и дым и понял: французы установили в обоих проходах рогатки – соединенные цепями бревна, каждое толщиной с грот-мачту боевого корабля, и с них свисали тысячи сабельных лезвий: плотный, как шкура дикобраза, заслон ждал всякого, кто доберется до вершины осыпи. Если доберется.

Шарп разыскал командира следующего батальона – тот стоял с обнаженной саблей в руке и смотрел на озаренный пламенем край гласиса. Полковник воззрился на Шарпа:

– Что случилось?

– Пушки, сэр. Идемте.

Впрочем, полковник не нуждался ни в объяснениях, ни в услугах проводника. Стена бастиона Санта-Мария была освещена огнем, и когда батальон двинулся, по склону хлестнула картечь, кося солдат целыми шеренгами. Те сомкнули ряды и двинулись дальше, к уступу. Полковник взмахнул саблей:

– Вперед!

Солдаты побежали в беспорядке на уступ гласиса и в ров. Склон был усеян телами, но все новые отряды взбирались на гласис и устремлялись в пламя. Они прыгали на мешки с сеном и приземлялись на раненых и убитых. Живые пробивались к брешам, стремясь взобраться на каменную осыпь, но каждый раз французские канониры, засевшие на высокой стене, отбрасывали их назад. По дну рва текла кровь.

Ни один не добрался до бреши. Во рву между гласисом и равелином было черно от людей, 4-я и Стрелковая дивизии перемешались, всякий порядок исчез. Иные пытались укрыться от смертоносной картечи за равелином, но спасения не было и там. Пушки простреливали каждый дюйм рва, они били по науке – и очень эффективно. Пространство перед высокими каменными осыпями было усеяно трупами. Французы стреляли картечью – жестянками, которые, вылетая из ствола, разрывались и разбрасывали вокруг ружейные пули, словно исполинскую дробь; другие пушки заряжались флотской крупной картечью – кусками железа, которые громко стучали о дно рва.

В ход пошли не только пушки. Защитники бросали со стены все, что могло убивать. В ров летели булыжники размером с человеческую голову, гранаты с укороченными до четверти дюйма запалами поджигались вручную и разлетались раскаленными докрасна осколками. По склонам брешей спускали пороховые бочонки с подожженными запалами. На глазах у Шарпа один такой бочонок, подпрыгивая, скатился и взорвался перед бегущими