Повседневная жизнь русского офицера эпохи 1812 года - Лидия Ивченко

Чувство Якова Отрощенко скоро иссякло. Олимпиада Семеновна оказалась девицей жестокой и обидчивой, что отвратило от нее сердце нашего героя. Вновь он влюбился в Германии, по окончании войн в Европе: «Простоять столько времени на месте после нескольких лет беспрерывных походов много значит и особенно в здешних местах. Миленькие немочки так привлекательны, так любезны, что воины наши, закоптелые в пороховом, бивуачном и табачном дыму, так и прильнули к ним всем сердцем. Признаюсь, и я, грешный, влюбился в миленькую Бетхен, дочь хозяйскую, да как и не влюбиться, здешние девицы не уходят от нас, но стараются занять мило разговорами, пением или музыкой, словом, вот так и расстилают сети, а мы так смело под них идем, как куропатки в зимнюю пору. Хозяин мой Йорк Рефель был вдов, дочь его Елизавета была хозяйка. Он, отъезжая к Баденским водам, поручил мне под охранение и дом, и дочь свою. Она уже имела около 28 лет и значительное приданое. Я уговаривал ее за себя, но она не согласилась, опасаясь русских снегов, которые так глубоки, что в 1812 году закрыли французов навеки».

И все-таки, вернувшись в Отечество, он нашел себе достойную подругу жизни: « Дитя это достойно было сожаления, ибо будучи образовано в высшем кругу под надзором материнским добродетельной и благодетельной княгини вместе с ее детьми, могло погрязнуть в бездну пропасти при доме своего отца, где ни порядку, ни приличия не было. Я решился жениться на ней. Приданого за нею я не получил ничего, но в душе ее нашел я сокровище неоцененное: кротка, нежна, заботливая хозяйка, примерная мать, беспредельно преданная мне, — это был ангел тихий; душа ее была как чистейший хрусталь прозрачный. Мы были бедны, но счастливее многих богачей, довольствовались одним только жалованьем моим, и никогда она мне не напоминала ни о нарядах для нее, ни о нашей скудной жизни. Она считала лучшим себе украшением меня и детей наших, не любила разъезжать по гостям, но любила у себя угостить, чем Бог послал; вся забота её была обращена на детей и на домашнее хозяйство. Была истинная христианка богомольная. Мы были бы совершенно счастливы, если бы отец её не внушал ей враждебных мыслей против меня. Это не могло поколебать её души, но огорчало её и расстроило её здоровье до того, что поразила её чахотка». Заметим, что со словом «любовь» у наших героев очень часто соседствуют слова «сожаление», «сочувствие», «сострадание», «доверенность», то есть они точно знали, чего ищут.

Историю первой любви поведал Н. И. Лорер, познакомившийся в имении своих друзей с дочерью английского морского офицера, оставшегося в России по заключении Тильзитского мира на положении военнопленного: «Старик Мессер был отличный человек и славный моряк, чему служит доказательством дружба его с Нельсоном. Я помню письма сего последнего, писанные левою рукою, которые показывал нам Мессер. Дочь Мессера была молоденькая, хорошенькая девочка и очень мило танцевала, а так как и я отличался в этом хореографическом искусстве, то всегда был её предпочитаемым кавалером. От танцев скоро дошло и до сердца. Я угождал этой девице по возможности, лепил и клеил ей картоны и ящички, рисовал в её альбомы, часто подносил ей букеты роз. Все это было так невинно, платонически, инстинктивно… Настал 1812 год. Я подарил ей на прощание картонный ящик, обклеенный цветною бумагою, с ее вензелем, много плакал, не спал всю ночь и даже навещал флигель дома, где они жили, собирая каждый лоскуток бумажки, исписанный ее рукой. Но и это прошло! Впечатления юности живы, но непродолжительны».

Среди русских офицеров были и такие, для кого первая любовь оказалась последней: «В 1814 году после взятия Гамбурга молодой офицер князь Б. влюбился в оперную певицу Ашебруннер. Однако голос актрисы оказался выше и чище, чем её душа. Постепенно, и без всякого сожаления, она довела князя до "гробовой доски". Не менее трагический случай произошел с влюбленным 14-летним подпоручиком Костромского ополчения. 10 ноября 1813 года при осаде крепости Глогау ополченцы отбили вылазку 400 французов, потеряв при этом лишь 6 человек убитыми и ранеными. В Главную квартиру генерала Беннигсена отправили реляцию со списком представленных к наградам. Дело по военным меркам — мизерное, зато бумага получилась большая. Подпоручик был адъютантом при дежурном генерале. Не найдя своей фамилии, но желая произвести впечатление на возлюбленную девушку по имени Фридерика, он внес себя в список, искусно подделав список генерала Розена. Молодой человек не подозревал, что тем самым подписывает себе смертный приговор. Претендовал поручик на орден Святого Владимира 4-й степени, который и получил вместе с бантом. Однако обман вскоре раскрылся, молодому офицеру грозил суд. Он бежал из армии, девять дней скрывался и 25 мая 1814 года застрелился возле пруда, недалеко от дома, где жила его любимая».

Случались истории гораздо банальнее, чем случай с князем Б., но по-своему не менее трагичные: «Всякий день приходит ко мне Г** вспоминать счастливое время, проведенное в Гамбурге, и в сотый раз рассказывает о незабвенной Жозефине, о восхитительном вечере, в который она, приняв от него в подарок выигранные им тысячу луидоров, находила его весьма любезным целую неделю; но после двери ее были уже всегда заперты перед ним, и он, как влюбленный испанец, приходил с гитарою перед дом (так в тексте. — Л. И.), где жила эта драгоценность. И все это он рассказывал мне совсем не шуточно, но с тяжелыми вздохами и навернувшимися слезами…»

Далеко не все юношеские привязанности оказывались скоротечными, перерастая порой в сильное и постоянное чувство. H. Н. Муравьев влюбился раз и навсегда в дочь сенатора Н. С. Мордвинова: «Мы ездили тогда к адмиралу, и он бывал у нас в деревне. 14 июля, в день моего рождения, он приехал к нам с семейством, и мне понравилась меньшая дочь его, Наталия Николаевна, мне ровесница. Мне тогда был 14-й год; я тосковал, но не смел никому поверить своей тоски, ходил по ночам в саду один и писал имя ее на деревьях. Один из сих памятников должен еще теперь существовать. Имя ее вырезано на березе на одном из островов, что на большом пруду перед домом. Однажды тайком отправился я ввечеру на остров вопреки запрещениям кататься на плотах по пруду; я вступил в бой с сердитыми лебедями, которые тогда яйца высиживали, и согнал их своим шестом, невзирая на поднятый ими крик. Вырезав имя ее на дереве и переправившись на противоположный берег пруда под прикрытием острова, я пришел домой другою дорогою, дабы никому не дать подозрения в моем тайном заявлении». Образ возлюбленной офицер квартирмейстерской части пронес через все опасности и лишения 1812 года: «В избе, где мы ночевали, был небольшой мальчик, коего черты и выражение лица разительно напоминали мне Нат. Никол. Мордвинову. Набросив лик его карандашом на лоскуте бумаги, я не расставался с сим изображением во все время похода. В 1815 году с помощью сего очерка мне удалось с памяти нарисовать портрет ее в миниатюре…» Когда Николай Муравьев осмелился открыть свои чувства отцу любимой девушки и просить ее руки, то получил решительный отказ по причине своей бедности. Наталия Мордвинова стала женой другого, но через много лет ее верный поклонник добился своего: узнав, что женщина, которой он навеки отдал свое сердце, овдовела, генерал H. Н. Муравьев, известный военачальник, снова «возобновил искательства» ее руки и, наконец, соединился со своей «дорогой и несравненной Наташей».