Повседневная жизнь русского офицера эпохи 1812 года - Лидия Ивченко

История графини Александры Дмитриевны Влодек — не единственный случай приязни между офицером неприятельской армии и петербургской дамой большого света, который подлежал широкому обсуждению в офицерской среде, что характеризует нравы военных того времени. В свите Коленкура находились, по его же настоянию, офицеры «хороших фамилий», пользовавшиеся успехом у «прелестного пола». Об одном из них мы узнаем из дневника П. С. Пущина (запись сделана накануне войны 1812 года): «После развода Его высочество нас всех удивил прочтением письма какого-то французского офицера к одной русской барыне в Петербург. Хотя особа не была названа, но каждый из нас ее узнал сейчас же. Письмо это заключало в себе выражение любви и привязанности, которые офицер сохранял к своей прекрасной возлюбленной; он напоминал ей про счастливое время, проведенное вместе, и говорил о тяжкой разлуке, которая до сих пор лишала его всякой надежды опять увидеться. Но теперь, говорил он, блеснул луч надежды: утверждают, что у нас будет война с Россией; если это справедливо, то двух выигранных сражений, без сомнения, достаточно, чтобы нам попасть в Петербург. Могут ли, продолжал он, ваши еще варварские, дурно дисциплинированные полчища противостоять гению нашего Императора? К этому прибавил он еще много грубого и плоского хвастовства и дерзко отзывался о русских, находившихся тогда в Берлине; но французская галантерейность не позволяла ему отзываться подобным образом о русских женщинах. В конце письма он спрашивал о ребенке, которого он имел от нее и который родился в Москве, просил дать о себе известия и заключал письмо уверениями в своих самых пламенных чувствах. В P.S. заключалась еще уморительная выходка: он просил приготовить ему хорошенькую квартирку в Петербурге, чтобы избавить его от труда искать себе квартиру, когда они (т. е. французы) там будут. Этот офицер был адъютантом генерала Удино; недавно произведенный в полковники, он подписывался L. G. Его письмо нас крайне потешало. По этому случаю Великий князь рассказал несколько анекдотов и рассуждал об обязанностях мужей в разных положениях жизни». В отличие от В. И. Левенштерна П. С. Пущин не доверил дневнику имя «прекрасной возлюбленной». Что ж, Наполеон неспроста давал советы своим соратникам: «Воин должен одолевать боль и грусть, причиняемые страстями. Надобно иметь столько же мужества для перенесения с твердостью душевных страданий, сколько и храбрости, чтобы стоять каменной стеной против батареи».

Как ни странно, слова Наполеона имели прямое отношение и к российскому императору. Рассказ А. И. Михайловского-Данилевского говорит сам за себя: «Государь, как известно, страстно любил Марью Антоновну Нарышкину, которая, однако же, невзирая на то, что была обожаема прекраснейшим мущиною своего времени, каковым был Александр, ему нередко изменяла. В числе предметов непостоянной страсти ее был и граф Ожаровский. Я упомянул выше, что Государь приблизил к себе сего последнего после Фридландского сражения, в котором убили брата его: императора тогда уверили, что Ожаровский в сем брате имел искреннейшего друга, а потому Государь, чтобы утешить его в сей потере, осыпал его милостями. Граф Ожаровский заплатил за сие неблагодарностию, заведя любовную связь с Нарышкиною. Государь, заметя оную, начал упрекать неверную, но сия с хитростию, свойственною распутным женщинам, умела оправдаться и уверить, что связь ее с Ожаровским была непорочная, и что она принимала его ласковее других, потому что он поляк и следственно ее соотечественник, и что она находится в самых дружеских отношениях к его матери. Вскоре, однако же, измена обнаружилась, ибо по прошествии малого времени Государь застал Ожаровского в спальной своей любезной и в таком положении, что не подлежало сомнению, чтобы он не был щастливым его соперником. Кто бы на месте Государя не отмстил дерзкому и удержал бы порыв своего гнева? Посмотрим, что сделал Александр.

Он призвал к себе своего соперника, им облагодетельствованного, и сказал ему: "Ты знаешь, сколь нещастий я имел в жизни, но у меня оставалась одна отрада, единственное утешение в свете — в любви Марьи Антоновны, и ты, похитив ее сердце, лишил меня моего благополучия, но мстить я тебе не стану; дружеская связь, до сего времени между нами существовавшая, прерывается; ежели ты желаешь, то ты можешь оставаться по-прежнему при мне генерал-адъютантом. Я тебе не буду ни в чем отказывать и позволяю тебе отныне впредь просить всего, что ты ни пожелаешь. Вот мое мщение".

После сего объяснения граф Ожаровский имел дух не покинуть двора, он получил много наград и все просьбы его бывали удовлетворяемы. Для меня Александр, платящий сопернику своему благотворениями, останется тем более неподражаем, что ему стоило одного слова, чтобы его уничтожить, и что всякое наказание признано бы было действием справедливого гнева».

Многие ли из наших героев среди «опасностей войны» помнили о своей первой любви или эти воспоминания были полностью вытеснены из их сердец «рассеянностью, истинной средой всякого военного» (А. П. Ермолов)? Нет, как показывают дневники и воспоминания, многие бережно хранили в душе это чувство, не расставаясь с ним до конца своих дней. Я. О. Отрощенко было 16 лет, когда к нему «нечаянно нагрянула любовь»: « Старушка вынула из печки горячие на тарелочке блины, сказала весело: "Вот, паничу, прислала вам Олимпиада Семеновна блинков". Говоря это, поставила на стол тарелочку с блинами, прибавила: извольте кушать, но я остался в нерешимости, не прикасался к блинам. Во мне родилась мысль: не с худым ли намерением они присланы, не с тем ли, чтобы меня очаровать. Но старушка поняла мое сомнение и с усмешкой сказала: "Кушайте, не бойтесь, вот я первая съем один за ваше здоровье". Мне стало стыдно, что она отгадала мысль мою, и тотчас стал есть блины, несмотря на то, что втайне я тревожился и не без причины: мне сказывали, что родной мой дядя Грицко был очарован девицей и умер. А мне умирать еще не хотелось. После сего посещения Олимпиады Семеновны становились чаще и чаще. Олимпиада вдруг подарила меня, вы думаете, чем? Поцелуем. Новое неизвестное еще мне приятное ощущение потрясло весь мой организм, сердце вздрогнуло и откликнулось на сей сигнал. Я тотчас в благодарность отплатил ей тою же монетой с удвоенными процентами за несомненную ее ко мне доверенность». В наш рациональный век мало кто отягощает себя мыслями о чародействе при виде блинов, в те же годы, как видим, они посещали даже тех, кто «не кланялся пулям». Однако, несмотря на все опасения, юноша втайне от строгого и подозрительного отца ухитрился купить на ярмарке нехитрые, но весьма значимые подарки своей возлюбленной: «Я воротился, взял купленные мною на Кобыжской ярмарке три аршина пунцовой ленты и отправился по назначенному пути. У садовой калитки меня ожидала Олимпиада; мы бросились друг к другу с приветственными поцелуями. Разговорам здесь не было места. Только успели сказать, как мы счастливы, что видим опять друг друга. Я повязал ей ленту через плечо . Позади нас в углу сада на вышине соловей воспевал весну близ своей подруги. Он пел тихо, нежно, совсем затихал. Как будто в утомлении вздыхал. Потом вдруг дробился, щелкал, свистал, разливался и в трелях рассыпался, и опять как будто исчезал, терялся, потом в восторге оживал к новой жизни. Хрущи[5] жужжали над нами. Вдалеке слышен был ропот шумящей воды, рвущейся из-за преград, препятствующих ей, и клики водяных птиц. В эти минуты торжества воскресающей природы мы поверяли друг другу сердечные чувства…»