Вечный колокол - Ольга Денисова

- Пока еще ничего. Скот нечем кормить.

- На тебя глядя и не скажешь, - покачал головой перевозчик.

- Да, Мстиславич, - подтвердил Ширяй, - выглядишь ты совсем плохо. Я бы тебя и не узнал, если бы случайно встретил. Кожа да кости.

Через два дня лодка вышла в Ильмень-озеро, но к вечеру до Новгорода добраться не успели - поднялась волна. Заночевали в деревне из трех дворов. Ширяй долго не мог уснуть - Млад уже дремал, когда заметил, что тот поднимается и выходит из избы на двор. Когда прошло полчаса, а парень так и не вернулся, Млад вышел вслед за ним.

Ветер к ночи утих, в гладкой воде отражалось сумеречное небо, а Ширяй сидел на берегу озера и время от времени хлопал себя по щекам ладонью - комары в это время бывали особенно злыми.

Млад подошел и сел рядом с ним на песок.

- Я думаю, Мстиславич… - сказал парень, подняв голову. - Как я ей про Добробоя скажу? Она ведь ждет. Вот как это так? Я вернулся, а он - нет. Нечестно это. Несправедливо. Как я ей в глаза посмотрю? Живой…

- Хочешь, я ей сам скажу? - предложил Млад.

- Нет. Не надо, - буркнул Ширяй, - от этого ничего не меняется. Лето-то какое… Я вот сижу, на закат смотрю. Он очень лета ждал, больше, чем я. Он хотел сам наверх подниматься. Тогда, зимой, когда ты упал, он меня подбил самим подняться. Он очень хотел сам…

- Там всегда лето, Ширяй, - Млад обнял его за плечо.

- Нет, - резко ответил шаманенок, - там другое лето. Это несправедливо, Мстиславич.

- Никто не знает, чем обернется судьба. Может быть, его смерть изменила что-то в этом мире… И уж, конечно, смерть в бою не бывает напрасной, понимаешь?

- Его смерть изменила что-то во мне, а не в мире. Сначала ландскнехт, которого я убил… Знаешь, во мне тогда что-то сдвинулось. Я стал совсем не таким, каким был до этого. А когда… Добробой… Я стоял возле погребального костра и думал: я уже никогда не буду таким, как раньше. Мне тогда казалось, я никогда не засмеюсь. Это ерунда, конечно… А сейчас… После пересотворения я себя не помнил, как будто детство - это было не со мной. Так вот, я сейчас думаю: то, что было до войны, - это был не я. Я был не такой. Я чужой сам себе.

- Это пройдет. Ты был мальчиком, а стал мужчиной. Это случилось с тобой слишком рано, а то, что приходит не вовремя, всегда кажется чужим. Сначала.

- Может быть, ты и прав, - вздохнул Ширяй. - Мне иногда страшно делается. Мне кажется… мне кажется, я не дорос до самого себя.

- Это пройдет, - повторил Млад, сжимая рукой плечо шаманенка.

- Я должен сказать ей… Я должен сам, понимаешь? Я должен в глаза ей посмотреть. А я боюсь. Я ведь думал тебя попросить, но потом понял, что это трусость просто. Ты говорил, чтоб мы отходили, а я тебя не послушал. Я никогда тебя не слушал, - Ширяй всхлипнул вдруг.

- Перестань. Я тоже думаю каждый раз, что можно было бы все изменить. Один шаг, одно движение… Но оно не изменится от того, что я буду об этом думать. Над временем не властны даже боги, оно течет только вперед. Нам придется с этим жить. И… Ты никогда не задумывался, почему на тризне положено смеяться?

- Потому что смерть боится смеха, - ответил Ширяй. - Потому что смех пугает Недолю, Неудачу.

- Да, конечно. Но есть и еще одно: кто-то уходит, жизнь так устроена. Но мы остаемся. И наше дело жить дальше, жить без тех, кто от нас ушел. И ловить каждый глоток этой жизни, любить ее такой, какая она есть.

- Да, - улыбнулся Ширяй, - мир, в котором мы живем, - прекрасен. Я помню. Ты всем это говоришь перед пересотворением…

- Я прав.

- Знаешь, Мстиславич, ты очень хороший учитель. Если бы я не поверил тебе тогда, я бы сейчас не смог всего этого пережить. Я твердил самому себе: мир, в котором я живу, - прекрасен. Как во время пересотворения. И если бы не потери, он был бы не таким… прекрасным… Если нет зимы, какая радость в лете?

Перевозчик довез их до самого университета - задолго до полудня. День был удивительно ясным и теплым, и вода в Волхове казалась синей.

- Мстиславич… - Ширяй тронул Млада за руку, - знаешь, я раньше не замечал. Смотри, какие цвета. Зеленое на голубом. Как ярко… Мне кажется, я бы всю жизнь смотрел.

Млад рассеянно кивнул - на повороте к университету, на круче берега он разглядел двух девочек. Одна из них являлась ему в видении еще зимой, накануне выхода в Псков. Он сказал тогда Добробою: она тебя дождется. Он не хотел знать, что это неправда…

Лодка быстро шла по течению, и вскоре Ширяй тоже заметил встречающих: лицо его побледнело, он поднялся на ноги, качнув лодку, и взмахнул обрубком руки, чтобы удержать равновесие. Перевозчик ничего не сказал, только покачал головой. Лицо Ширяя менялось каждый миг: то Младу казалось, что он готов разрыдаться, то, напротив, радость светилась в его глазах. Надежда и страх разочарования…

- Да она ждет тебя, Ширяй, ждет… - сказал Млад. - Ты мог бы в этом не сомневаться.

- Она еще не знает… Она… Отсюда еще не видно… - пробормотал тот.

Две девочки на берегу переглянулись и кинулись вниз по тропинке, ведущей к воде. Перевозчик усмехнулся и направил лодку в их сторону. И Млад заметил, что не ошибся тогда, зимой: одна из них ждала ребенка - Добробой оставил на земле свое продолжение. Ширяй зажал рот ладонью и застонал - он тоже заметил это.

Лодка едва успела ткнуться носом в песок, когда он собрался прыгать в воду, - Млад едва успел придержать его под локоть, чтобы парень не упал.

Они обе плакали и обнимали его. Словно он остался один на двоих. Они уже знали и про смерть Добробоя, и про увечье Ширяя, Млад понял это по первым же их сбивчивым словам. Одна уверяла, что будет любить его каким угодно, а другая оплакивала своего Добробоя на шее его друга. Они плакали громко, по-бабьи, и Млад подумал, что война не только мальчиков делает мужчинами, но и девочек слишком рано превращает в женщин.

Он вытаскивал вещи из лодки, и перевозчик помогал ему, поглядывая в сторону Ширяя.

- Бедные дети. Неужели я настолько стар, что молодые кажутся мне детьми? Давай я тебе до дома помогу доспехи донести, пусть их обнимаются да плачут…

Млад кивнул.

В университете было пусто, как и в наставничьей слободе. Млад дошел до своего дома, никого не встретив.

Ленивый Хийси визжал от радости и рвался с цепи, когда увидел хозяина, - Младу пришлось его отпустить. Огромный пес прыгал ему на грудь, лизал лицо и тявкал, словно щенок. Он растолстел, - видно, сычёвские бабы кормили его, как поросенка.

- Тихо ты, тихо! - смеялся Млад. - Уронишь…

- Радуется… - понимающе кивнул перевозчик. - Что ж тебя-то никто не встречает, кроме пса?

- Никто не знает, что я вернулся, - ответил Млад. Мысль о встрече с Даной обожгла его ледяной волной. В Пскове он ни разу не усомнился в том, что она ждет его, но тут вспомнил Родомила и его последний взгляд, обращенный к ней: тоска и страх сжали сердце.