Вечный колокол - Ольга Денисова

- Отпусти девочку. Сейчас ты не сможешь ее убить - на дворе еще светло, все видели, как вы зашли в дом, - Млад перевел дыхание.

- Ты забыл! Главный дознаватель Новгорода - я! Я убедительно докажу, что это твой шаманенок убил девчонку, и у меня будет шестеро свидетелей. Вот такое злосчастье приключилось в доме волхва и шамана!

- Есть еще посадник…

- Не смеши меня! Чернота Свиблов - на страже Правды и Закона?

- Есть вече.

- Вече? - рассмеялся Темный. - Вече? Триста лучших семейств? Это не хуже, чем суд новгородских докладчиков! Пока мужчины Новгорода сражаются за Киев, Ладогу, Псков, Смоленск, Казань, - городом правит серебро. Вы уже сдали Новгород. Нам. Вы его уже потеряли. Вы не хозяева здесь!

- А кто его хозяин? - выкрикнул Ширяй. - Ие…

Млад рукой зажал ему рот.

- Молчи! - рявкнул он на ученика. - Дурак.

- Какая разница, кто хозяин? - усмехнулся Борута. - Ваше дело - хлеб. Измученная войной страна хочет есть. Сделайте одолжение, дайте ей хлеба, дождя, ясного неба на сенокос. В последний раз… - он глумливо захохотал.

Дана поила дрожащую девочку отваром из трав, Ширяй ходил из угла в угол и время от времени повторял:

- Я его убью! Ничего не бойся, я его убью! Тебя никто больше не тронет!

Млад молча сидел за столом и думал, обхватив виски руками, пока Дана не рявкнула на Ширяя:

- Сядь, наконец! Никого ты не убьешь!

- Убью! Из самострела! Он верно сказал: самострел на полверсты бьет!

- Может, ты и стрелять из него умеешь? - фыркнула Дана.

- Ничего. Я научусь. Я всему научусь, если захочу, - сквозь зубы процедил Ширяй.

Млад поднял голову.

- Ширяй, ты говоришь ерунду. Ты, конечно, к следующему лету научишься метко стрелять из самострела и, возможно, пристрелишь этого темного Боруту, и даже Градяту вместе с ним. А толку?

- Да я понимаю, Мстиславич… Нам надо найти Иессея.

- Пока мы ищем Иессея, князь может умереть. Я не знаю, что они задумали, но, мне кажется, дело у них недолгое.

- Чудушко, я думаю, тебе надо поехать за Родомилом, - сказала Дана.

- Дана… Понимаешь… - Млад вздохнул и посмотрел в потолок, - понимаешь… Родомил - он воин. А я - нет. Родомил отдаст не задумываясь не только свою жизнь, но и чужую… Ему нет дела до ребенка, последнего в роду. И до… до нашего ребенка ему тоже дела нет.

- Ты в этом уверен?

- Не вполне. Но… он считает, что имеет право.

- Тогда пойди к Мариборе. Воецкой-Караваевой. Она всегда была на твоей стороне. И на стороне князя.

- А кто сказал, что ее не запугали так же, как нас? Кто сказал, что она пожертвует своим единственным сыном, если она уже потеряла мужа? Что может быть убедительней?

- А зачем? Она не знает в лицо ни Градяту, ни главного дознавателя. Ее сына не выбрали посадником, зачем ее пугать? Чтобы вызвать лишние подозрения?

- Я поеду к однорукому кудеснику, - сказал Ширяй, - это решит все. Он послушает меня. Не сможет не послушать. Я встречусь там с Родомилом.

- До Белоозера полтыщи верст, Ширяй. Ты вернешься не раньше, чем к концу лета.

- Я поеду верхом. И вернусь через месяц. А ты останешься тут и будешь просить дождя.

- Ширяй, ты не сможешь один… Тебе будет тяжело.

- Ничего. Я как-нибудь.

Первый же подъем отобрал у Млада все силы, а второй свалил его в горячке. Сначала он думал, что простыл сырой ночью, но через десять дней жар не спал и открылась рана. Его лечил старенький университетский врач - травами, медом и уксусом. Раза два приезжал доктор Велезар: они долго обсуждали что-то у постели Млада, доктор передавал едкие настойки, способные прижечь гнойники, но помогали они только на короткое время. Никто не решался вскрыть рану, как это делал отец. Стоило ей затянуться, как тут же наступало ухудшение, и она прорывалась вновь.

Дни бежали за днями, Млад потерял им счет. Дана не отходила от него: кормила почти насильно, жалела, кутала, когда он замерзал, и протирала кожу уксусом, когда он горел в огне. И все время повторяла, что он поправится. Млад слышал, как она плачет по ночам, и понимал: рана убивает его, медленно, но наверняка.

В Пскове ему приходилось трудней, но теперь у него совсем не осталось сил сопротивляться. И отца рядом не было, чтобы вселить надежду.

Ширяй не вернулся ни через месяц, ни через два. По дороге с парнем могла случиться любая беда, и Млад жалел, что отпустил его так далеко в одиночку. Он хотел написать Родомилу, но отправить письмо в Белоозеро было не так-то легко: Ширяй мог добраться до Новгорода быстрей, чем пришел бы ответ. Сначала Млад надеялся, что с его возвращением все разрешится само собой, но постепенно начал понимать: их наивная надежда на однорукого старца - обман самих себя. Глупо надеяться на чужую волшбу; это так же безнадежно, как полагаться на помощь богов, когда роешь колодец: никто не будет вместо тебя кидать землю. Как просто было принять решение, снять с себя ответственность и поверить в несуществующее чудо! Чудес не бывает. Нет ни богатырей, ни кудесников, способных прийти и освободить Новгород одним взмахом меча.

Млад думал о встрече с князем, о том, что ее можно сохранить в тайне и страхи его напрасны. Он чувствовал себя предателем, ему казалось, от него одного зависит будущее Новгорода, и иногда на него находила твердая решимость отправиться к юному Волоту немедленно и не таясь, но стоило ему увидеть Дану, тронуть рукой ее живот, в котором ножками шевелило дитя, и он понимал: никогда он не сможет отдать в жертву эти две жизни! Никогда. Пусть его, как предателя, сбросят с Великого моста.

А на следующий день снова принимал твердые решения, отодвигая их исполнение то до возвращения Ширяя, то до выздоровления, то до собственной смерти. Посмертная записка казалась ему наилучшим выходом из положения: нет никакого смысла мстить покойнику, Борута не тронет Дану, если Млад умрет. Он написал эту записку и положил на дно сундука, рассказав о ней только врачу, на что тот долго махал руками и убеждал Млада: если речь пойдет о смерти, он не побоится, вскроет рану и выдолбит гнойники. Млад только усмехался в ответ: если гной однажды пробьет дорогу в легкое, поздно будет долбить кости. А сил у него так мало, что сердце может и не выдержать боли.

Миновал Перунов день, бог грозы положил льдинку в воду Волхова, месяц серпень принес холодные и темные ночи - осень дохнула с севера, еще не видимая глазу, но ощутимая внутренним чутьем. Год оказался ягодным, и Дана впихивала в Млада землянику, чернику, малину, заставляя запивать их молоком. Когда серпень перевалил во вторую половину и оставшиеся солнечные дни можно было сосчитать по пальцам, она стала вытаскивать его во двор и сажала на теплом по-летнему солнце: пожалуй, именно тогда он почувствовал острую тоску - лето прошло мимо него, и без того короткое лето… Может быть, последнее его лето…