Даниил Хармс и конец русского авангарда - Жан-Филипп Жаккар

Липавский Л. (Афоризмы). Липавский также показывает этот процесс в описании последствий алкоголя: «В чем суть опьянения? Предметы охватываются глазом более четко, цельнее. Они как бы вырастают или готовятся к полету. Они летят. Человек теряет свое место среди предметов, подвластность им. И это дает освобождение от индивидуальности» (там же). В этом отрывке мы видим опасность, которая подстерегает человека: «освобождение от индивидуальности» граничит с риском потерять всякий контакт с другими предметами, и полет, о котором идет речь, фактически приводит к разрыву реальности. Это приводит нас к теме падения у Хармса. Прием эфира у Хармса и Введенского следует рассматривать в связи с этой проблемой, так же как и рассуждения Липавского о «головокружении», к которым мы вернемся немного дальше. По поводу эфира см. следующую записку Введенского к Хармсу: «Данька я достану эфир на ночь через полчаса пойдем и будем нюхать» (ОР РНБ. Ф. 1232. Ед. хр. 402). В «Серой тетради» в главе «Время и смерть» мы можем прочитать: «Я нюхал эфир в ванной комнате. Вдруг все изменилось. На том месте, где была дверь, где был выход, стала четвертая стена, и на ней висела повешенная моя мать. Я вспомнил, что мне именно так была предсказана моя смерть. Никогда никто мне моей смерти не предсказывал. Чудо возможно в момент смерти. Оно возможно, потому что смерть есть остановка времени» (Введенский А. Полн. собр. соч. Т. 2. С. 185).

791

Липавский Л. (Афоризмы).

792

Он говорит о Хлебникове как о «гениальном поэте», который «открыл новую эру, как Леонардо да Винчи предыдущую». Мы видим, что в его описании границ системы, примененной поэтом-футуристом, и, в частности, в его восприятии времени, философ помещается в той же перспективе: «Я не могу читать Хлебникова без того, чтобы сердце не сжималось от грусти. И не внешняя судьба тому причиной, хотя и она страшна. Еще страшнее его внутренняя полная неудача во всем. А ведь это был не только гениальный поэт, а прежде всего реформатор человечества. Он первый почувствовал то, что лучше всего назвать волновым стремлением мира. Он открыл нашу эру, как Леонардо да Винчи предыдущую. И даже своими стихами он пожертвовал для этого, сделав их только комментарием к открытию. Но понять, что он открыл, и сделать правильные выводы он не мог... Он первый ощутил время, как струну, несущую ритм колебаний, а не как случайную аморфную абстракцию. Но его теория времени — ошибки и подтасовки. Он первый почувствовал геометрический смысл слова, но эту геометрию он понял по учебнику Киселева. На нем навсегда остался отпечаток провинциализма, мудрствования самоучки... Между тем он первый увидел и стиль для вновь открывшихся вещей: стиль не только искусства или науки, но стиль мудрости» (там же). О Хлебникове см. также примеч. 287 к наст. главе.

793

Можно подумать, что Липавский употребляет это слово одновременно в том смысле, в каком использовали его формалисты («сюжет»), и в смысле «фабулы», то есть описанные события рассматривались, если говорить пользуясь словарем философа, в их последовательности, даже перед принятием ими литературной формы. Повторим, что не следует пренебрегать влиянием, которое оказывали формалисты, некоторые из них работали в ГИИИ (см. по этому поводу главу 2) на все его поколение. Отметим, что мы находим в «(Афоризмах)» запись длинной дискуссии о волшебных сказках между Липавским и В. Проппом.

794

Упом.: Липавская Т. Встречи с Николаем Алексеевичем и его друзьями // Воспоминания о Н. Заболоцком. М.: Советский писатель, 1084. С. 53. Речь идет о разговоре философа с Заболоцким. Немного дальше Липавский опровергает утверждение поэта о том, что всякая вещь должна оканчиваться: «Вещь должна быть бесконечной и прерываться лишь потому, что появляется ощущение: того, что сказано, довольно» (там же).

795

См. анализ текста «Связь» в нашей статье «De la réalité au texte». С. 294 и сл.

796

Теме исчезновения даже удалось попасть в тексты для детей Хармса: маленькая песенка «Из дома вышел человек» (1937), написанная в один из самых мрачных годов жизни поэта, строится на таком мотиве:

Из дома вышел человек

С дубинкой и мешком

И в дальний путь,

И в дальний путь

Отправился пешком

(Хармс Д. Из дома вышел человек (песенка) // Чиж. 1937. № 6. С. 18). Воспроизводилась неоднократно, в частности: Хармс Д. Избранное. С. 263; Полет в небеса. С. 249. Маленький старичок идет прямо и всё дальше:

И вот однажды на заре

Вошел он в темный лес.

И с той поры,

И с той поры,

И с той поры исчез (там же).

Именно эти стихи являются причиной серьезных неприятностей поэта (см. примеч. 315 к наст. главе). Отметим, что мотив этой песенки использован в стихах: Галич А. Легенда о табаке // Поколение обреченных. Frankfurt/Main: Posev, 1981. S. 124—128; переизд.: Когда я вернусь. Frankfurt/Main: Posev. 1981. S. 132—136. Стихотворение посвящено «Александру Ивановичу Урвачеву» вместо «Даниила Ивановича Ювачева». Это стихотворение к тому же дало свое название пластинке для детей, подготовленной В. Глоцером: Из дома вышел человек: Рассказы о Данииле Хармсе. М.: Мелодия, 1985.

797

Арест Хармса сделался предметом многочисленных рассказов, содержащих, конечно, как долю правды, так и долю вымысла. Удовольствуемся тем, что укажем один намек на этот эпизод, опубликованный в Советском Союзе еще до перестройки. Речь идет об автобиографических записях января 1944 г., опубликованных в «Новом мире» во времена А. Твардовского: «Еще в августе, кажется, 1941 года пришел к нему дворник, попросил выйти за чем-то во двор. А там уже стоял "черный ворон". Взяли его полуодетого, в одних тапочках на босу ногу. В первую же блокадную зиму он умер в тюремной камере. За что? Не знаю» (Пантелеев Л. Из ленинградских записей // Новый мир. 1965. № 5. С. 149). Г. Соллсбери в своей истории блокады Ленинграда использует версию Л. Пантелеева, отвечая на вопрос «За что?» такими словами: «Возможно, из-за его смешной шляпы» (Salisbury H. The 900 Days of the Siege of Leningrad. New York; Evantson: Harper & Row, 1969. P. 171).

798

Хармс использует этот