Три Царя - Игорь Маревский

друга, опору и цель для жизни. Боги им в помощь, радовалось сердце старческое. Однако что-то было еще. Это ему предстояло выяснить, пока они не доберутся до заброшенной деревни.

Пилорат забросил в рот кусочек хлеба, смоченный в молоке, и загрыз головкой сыра. От неловкого движения он чуть не уронил стакан, от чего ему резко стрельнуло в бок. Это было внезапностью и для самого меридинца, и тот не скрывая скорчился в гримасе боли. Маруська тут же потянулась к брюху Пилората и подняла рубаху. Огромный шрам на весь живот едва заметно пульсировал и наливался алым оттенком.

— Великая Жерба! — запричитала Рожка. — Это ж кто тебя-то подрал так? Не медведь то ненароком, как нашего кабачника? Шрамище то ужасный какой.

Пилорат отодвинул рубаху, и кивнув Маруське ответил:

— Не медведь, но один очень странный человек, — произнес он с ноткой загадочности в голосе.

— Бились то хоть за дело доброе, славное? — не успокаивалась Рожка, которая пользовалась моментом, пытаясь завести разговор.

— За честь, на смерть, — холодно выговорил мужчина.

— Вам молодым лишь бы поубивать друг дружку! — ахнула Старушка. — То секирами машут, то кулаками. Я так понимаю, что раз ты хлеб мой ешь, значит одержал победу?

— По… — осекся Пилорат на полу слове. Маруська с интересом посмотрела на меридинца, как и Семирод. — Проиграл я тот бой, добрая мать, лгать за столом перед богами не стану.

— Так как ты все еще жив? — в этот раз спросил старик.

— Сам так и не понял, — не колеблясь, ответил тот.

— Ну значится, боги так решили. Я опять извиняюсь за своё любопытство, уж простите старухе то. У меня гостей то не бывает, да на селе со мной мало кто разговаривает. Кивают, здороваются, о делах спрашиваются, и тук на этом.

— Ты нас приютила, хлебом накормила, девочку молоком напоила. Спрашивай мать, если смогу дать ответ, то так и сделаю.

Рожка бросила кусок сала ленивому коту, и тот, по-барски обнюхав его, заразно зевнул и принялся облизывать.

— Что было интересного в том человеке?

Пилорат на удивление самому себе улыбнулся, и чуть не рассмеялся.

— Помимо того, что ходит он со зверьком на плече, он еще и сражается вместе с ним? Пожалуй, не многое…

— Вот чудо! — захохотала Рожка. — Со зверьком ходит? Что за зверек то? Птица али какая или, может, кошак как мой?

— Аури, добрая мать. Раса, созданная богами. Трюкачи.

Рожка поковырялась длинным ногтем единственном переднем зубе, а затем проговорила:

— Аури? Не слыхала о таких. Чем только не полон мир наш славный и чудесный. Какие только красоты и подарки не оставили нам боги. Признаться правда, трещал кто-то у нас на селе о человеке-звере, будто головы у него две — одна людская, вторая животная. Ходит, мол, такой по лесам, лишь изредка забредает в деревни. Видимо и к нам однажды наведался.

Пилорат нахмурился:

— Давно ли говорили, добрая женщина? Давно ли видали его?

Рожка почесала редеющие седые волосы:

— Да уж несколько зим назад, а может и недавно совсем. Прости, молодец, память совсем подводит в последнее время.

Меридинец ничего не ответил. Вновь настала тишина. Семирод был молчалив. Со стороны могло показаться что старик, слушая разговоры новоиспеченных путников, думал о чём-то своем. Маруська по-прежнему всячески избегала встречи с глазами с отшельником.

— Ну ладно уж, покушали, может еще хотите? Я завтра щи в гусятнице хотела сделать, но могу и сейчас.

— Нет, нет, — прервал молчание Семирод. — Благодарим тебя, добрая женщина, за кров и за хлеб. Мы, пожалуй, пойдем, ночлег еще найти надо.

— А так на что вам бродить-то? Девчуньку то на холоде и сквозняке спать укладывать? Оставайтесь, а утром с богами продолжите путь к Высокому хребтру. Ты Корост ложись на печь, девочку за неё положим. Богатыря на лавке устроим, у меня шкуры медвежьи от сыновей остались.

— А ты, хозяйка?

— Я последнее время ночью очень плохо сплю, — улыбнулась она. — Вот и хожу на близкую опушку, собираю чем Мать одарит.

— Не пойдет так, мы еду твою ели, теперь и кровать заберем? — возмутился Пилорат. — Корост прав, думаю нам лучше пора. Не переживай за нас мать, мы не пропадем, а девочку на сквозняке не оставим.

Женщина принялась собирать посуду, как вдруг вскочила Маруська и начала ей помогать. Тут Семирод увидел в её глазах грусть, точнее это то, что могло показаться поначалу. На самом деле эта была тоска, с режущей душу печалью. Старик понял, что она давно перестала плакать, ибо не было больше слез, которые способна пролить одинокая женщина. Рожка положила посуду в бадью, и едва повернув голову произнесла.

— Оставайтесь, отдохните с дороги, а я уж как-нибудь да управлюсь.

Пилорат попытался ответить, но открыв рот он не нашел правильных слов. Что-то в её виде заставляло его остаться. Нет, ни колдовство, ни дух, нечто иное. Когда он смотрел на бедную женщину, то не смог просто так уйти.

В следующие несколько дней, на которые они решили задержаться у одинокой старушки, Пилорат поклялся наладить ей хозяйство, подлатать избу, построить новый забор. Маруська не говорила, но многое делала. Бурка, не привыкшая к маленьким детским ручкам, поначалу брыкалась, а затем и вовсе полюбила девочку. Семирод в благодарность за хлеб и кров, омолодил её скудный урожай и в течение нескольких дней поглядывал на рану Пилората.

Старушка не задавала лишних вопросов, лишь кланялась в пол каждый раз, когда её гости оставались еще на день и помогали ей по хозяйству. Каждое утро, еще до петухов, в маленькой избе пахло свежим хлебом и парным молоком. Она улыбалась всё больше и больше, до тех пор, пока не пришлось прощаться.

В тот момент она не посмела покинуть свою избу и поклялась ждать их к следующему ужину, когда бы он ни настал. Рожка достала из кармана маленький платочек и, утерев единственную слезу, помахала им на прощание. Простым странникам, которым предстоит долгий и тяжелый путь, однако в одном месте их будут ждать всегда свежий хлеб и парное молоко.

Глава 36

36

Сквозь утренний туман вдалеке виднелся пик Вороньего перевала. С каждой каплей