Голубой Марс - Ким Стэнли Робинсон

Как бы то ни было, метаистория Шарлотты имела большое влияние, превращая взрывную диаспору в своего рода всеобщую задачу, на которую все ориентировались. Таким образом, она вошла в короткий список историков, чьи выводы повлияли на ход их настоящего, – таких как Платон, Плутарх, Бэкон, Гиббон, Шамфор, Карлейль, Эмерсон, Маркс, Шпенглер и, уже на Марсе, до нее – Мишель Дюваль. Люди теперь, как правило, считали капитализм сочетанием противоборствовавших ранее феодализма и демократии, а настоящее – эпохой демократии, примыкающей к гармонии. При этом считалось, что эта их эпоха еще может превратиться во что угодно другое, – Шарлотта была убеждена, что никакого исторического детерминизма не существовало: были лишь многократные попытки людей воплотить свои мечты, а иллюзию детерминизма порождали аналитики, выявлявшие эти мечты потом, когда те уже сбывались. Могло случиться что угодно: они могли скатиться в анархию, стать вселенским полицейским государством, чтобы обеспечить «контроль» в годы кризиса. Но раз большие наднационалы на Земле, по сути, мутировали в праксисоподобные кооперативы, где люди сами контролировали свой труд, – в мире царила демократия. По крайней мере, на данный момент. Эту мечту они воплотили.

Теперь же их демократическая цивилизация достигла того, что никогда не могло быть достигнуто при предыдущей системе, – просто пережила гипермальтузианский период. И сейчас, в двадцать втором веке, они начинали видеть фундаментальные изменения в системах, они сместили баланс, чтобы выжить в новых условиях. В кооперативной демократической экономике все понимали, что ставки высоки, все чувствовали ответственность за общую судьбу, и все вносили свой вклад в бурное строительство, которое велось по всей Солнечной системе.

Цветущая цивилизация включала в себя не только Солнечную систему за пределами Марса, но и внутренние планеты. Испытывая прилив энергии и уверенности, человечество взялось за территории, прежде считавшиеся необитаемыми, и Венера теперь привлекала целые толпы новых терраформирователей, которые по примеру Сакса Расселла, изменившего положение гигантских зеркал Марса, разработали грандиозный план заселения этой планеты, во многом сестринской по отношению к Земле.

Даже на Меркурии теперь появились поселения, хотя и приходилось признать, что для большинства задач он не годился, так как находился слишком близко к Солнцу. День на нем длился пятьдесят девять земных дней, а год – восемьдесят восемь, то есть три таких дня составляли два года, и это было не совпадением, но узлом пересечения, обеспечивавшим ему приливный захват, как у Луны, оборачивающейся вокруг Земли. Благодаря сочетанию этих двух вращений Меркурий очень медленно прокручивался на протяжении своего солнечного дня, отчего освещенное полушарие нагревалось слишком сильно, а темное становилось чрезвычайно холодным. Поэтому единственный город на планете представлял собой что-то вроде гигантского поезда, который ехал по рельсам, проложенным по северной сорок пятой широте и изготовленным из металлокерамического сплава, ставшего первым из алхимических находок меркурианских физиков и способного выдерживать нагрев до восьмисот градусов Кельвина в своей полуосвещенной зоне. Сам город, названный Терминатором, перемещался по этим рельсам на скорости около трех километров в час, находясь, таким образом, в пределах терминатора планеты – зоны предрассветной тени примерно в двадцать километров шириной. Легкое расширение рельсов, подвергнутых воздействию утреннего солнца на востоке, смещало город все дальше и дальше на запад, поскольку он имел плотно прилегающую фрикционную муфту, чья форма позволяла уходить от расширения. Движение было так неумолимо, что сопротивление ему в другой части муфты генерировало огромное количество электрической энергии, как и солнечные коллекторы, тянущиеся вслед за городом и установленные на самую верхушку Рассветной стены, чтобы ловить первые лучи света. В цивилизации со столь дешевой энергией Меркурий был исключительно освещен. И по сравнению с другими планетами был самым ярким из всех. А каждый год появлялось по сто новых миров – летучих городов, маленьких городов-государств, каждый со своими законами, составом населения, ландшафтом, стилем.

И тем не менее при всех успехах и уверенности человечества в своем аччелерандо, в воздухе витало напряжение, чувствовалась опасность. Потому что, несмотря на все стройки, эмиграции и поселения, на Земле по-прежнему проживало восемнадцать миллиардов человек, плюс на Марсе – восемнадцать миллионов, и полупроницаемая мембрана между двумя планетами была до предела натянута осмотическим давлением демографического неравновесия. Отношения между ними были напряжены, и многие боялись, что прокол в мембране мог разорвать все на отдельные части. В этом опасном положении история приносила лишь слабое успокоение: до сих пор они справлялись хорошо, но человечеству еще не приходилось отвечать на кризис какими-либо долгосрочными разумными действиями, зато массовое безумие раньше случалось и они были ровно теми же животными, что жили в более ранние столетия, сталкивались с проблемами поиска средств к существованию, пытались выживать – и без разбора убивали друг друга. Это вполне могло случиться снова. И люди строили, спорили, злились, беспокойно ждали признаков вымирания сверхстариков, содрогались при виде всякого ребенка, что попадался им на глаза. Стрессовый Ренессанс, быстрая жизнь на пределе, сумасшедший золотой век. Аччелерандо. И никто не знал, что будет дальше.

Зо сидела в задней части комнаты, полной дипломатов, и выглядывала в окно на Терминатор. Овальный город величаво перемещался по подпаленным пустошам Меркурия. Полуэллипсоидальное пространство под его высоким прозрачным куполом иделаьно подходило для полетов, но местные власти запретили летать, объясняя, что это слишком опасно. Таким был один из многих «фашистских» запретов, которые ограничивали жизнь здесь: государство служило своего рода нянькой. То, что Ницше метко прозвал рабской психологией, все еще существовало и прекрасно утвердилось тут в конце двадцать второго столетия, да и вообще возникало повсюду, а иерархия строилась и перестраивалась во всех этих новых провинциальных поселениях, на Меркурии, астероидах, внешних системах – повсюду, за исключением величественного Марса.

Здесь же, на Меркурии, было особенно плохо. Встречи марсианской делегации с меркурианами шли в Терминаторе уже не одну неделю, и Зо от них устала – и от самих встреч, и от меркурианских переговорщиков. Последние были скрытными, напыщенными муллами из олигархической верхушки, заносчивыми и в то же время раболепствующими, которые до сих пор не понимали нового положения вещей в Солнечной системе. Ей хотелось забыть их всех вместе с их мирком и улететь домой.

С другой стороны, прикрываясь должностью всего лишь секретаря-референта, она пока была совершенно незаметной фигурой в процессе, и сейчас, когда переговоры заходили в тупик, столкнувшись с упрямым непониманием этих счастливых рабов, наконец настал ее час. Когда встреча закончилась, она отвела в сторону помощника верховного лидера Терминатора – лидера здесь весьма образно называли Львом Меркурия – и попросила побеседовать с ней наедине. Молодой человек, бывший землянин, ответил согласием – Зо уже давно убедилась в его заинтересованности, – и они удалились на террасу возле городского управления.