Октябрь 1917. Кто был ничем, тот станет всем - Вячеслав Никонов

— Да здравствует социалистическая революция!

Так никто не говорил до Ленина. Это были новые и такие смелые мысли, новые необъятные перспективы…»[1202]

Броневик с Лениным наверху двинулся медленно сквозь толпу. Второй час ночи. Народ, привлеченный небывалым зрелищем, высыпал на улицы, свисал с подоконников. Броневик ехал долго, с многочисленными остановками для очередной речи, которая заканчивалась неизменным:

— Да здравствует социалистическая революция!

Данилкин отдавал Ленину должное: «Он был человеком, сумевшим проявить себя в жанре, который венчурные капиталисты называют «презентацией для лифта»: у вас есть 30 секунд, чтобы впечатлить меня своей бизнес-идеей. Собственно, уже Финляндский вокзал и стал его «лифтом»; и ровно потому никто и не помнил, как выглядел броневик, что Ленин сообщил оттуда нечто такое, что имело большее значение, чем весь антураж»[1203]. Когда процессия приблизилась к дворцу Кшесинской, ее выхватили прожектора с Петропавловской крепости и провожали до самого подъезда. Подобного шоу Петроград еще не видел.

На руках Ленина внесли во дворец, где на втором этаже был накрыт стол, солдаты-броневики раздобыли спиртного. За столом, как говорил Молотов, собралось человек 45, Подвойский пишет — 60. Весь наличный актив большевиков. Выпили за встречу, закусили, но поговорить никак не получалось. У дома продолжала неистовствовать толпа, и Ленину приходилось выходить к народу и говорить все новые речи. Когда толпа начала редеть, решили, что выступать могут и другие. Спустились в выдержанный в антично-греческом стиле, облицованный мрамором белый зал с видом на Петропавловку в огромных зеркальных окнах. Колонны, золоченые карнизы и люстры, выбитые по мрамору гирлянды цветов, живые пальмы вдоль стен.

Андрей Андреевич Андреев — будущий член Политбюро — вспоминал: «Стола не было, разместились на стульях, полукругом. Вскоре из боковой двери обычной своей несколько стремительной и торопливой походкой, слегка улыбающийся, видно, в приподнятом настроении, вошел Ленин вместе с Надеждой Константиновной»[1204].

Посреди остатков утонченной роскоши 2–3 сотни людей в шинелях, рабочих пиджаках с благоговейным трепетом ждали откровения вождя. После коротких выступлений речей Каменева и Зиновьева, которых слушали рассеянно, Ленин наконец-то обратился к соратникам. Начал он со своих приключений на пути в Россию, а закончил тем, что зачитал набросанную от руки страничку текста.

Содержание «Тезисов» должен был знать наизусть каждый советский старшеклассник и студент: никакой поддержки идущей войне; переход ко второму этапу революции, который должен дать власть в руки пролетариата и беднейших слоев крестьянства; никакой поддержки Временному правительству; постепенный переход всей государственной власти Советам; не парламентская республика, а республика Советов снизу доверху, устранение полиции, армии, чиновничества; конфискация помещичьих земель; слияние всех банков в один общенациональный банк под контролем Совета; контроль со стороны Совета за общественным производством и распределением продуктов; изменение названия партии и ее программы; созыв нового, революционного Интернационала.

Всего через месяц после свержения царизма Ленин выносил смертный приговор правительству и строю, пришедшим ему на смену. «Казалось, из своих логовищ поднялись все стихии, и дух всесокрушения, не ведая ни преград, ни сомнений, ни людских трудностей, ни людских расчетов, — носится по зале Кшесинской над головами зачарованных учеников, — запишет в духе мистерии вездесущий Суханов. — Ощущение было такое, будто бы в эту ночь меня колотили по голове цепами. Ясно было только одно: нет, с Лениным мне, дикому, не по дороге!»[1205] Расходились в шоке. Это надо было еще переварить. Большинство собравшихся перспектива уже наутро оказаться в оппозиции всем и вся и, возможно, идти на баррикады испугала. Многие ворчали, что Старик, давно не бывавший на родине, совсем оторвался от российской действительности.

А Ленин меж тем по опустевшим улицам отправился пешком, в компании провожавших, домой к сестре Анне Ильиничне. Она обитала неподалеку, в получасе ходьбы — на улице Широкой в шестиэтажном модерновом доме — с мужем Марком, 11-летним приемным сыном Георгием (Горой), а также Марией Ильиничной. В комнате, где положили Ленина с супругой, над двумя кроватями висел вырезанный из бумаги транспарант: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» с серпом и молотом — работа Горы[1206].

Слегка припоздав — по дороге заехали на Волково кладбище, поклониться могилам матери Ленина и его сестры Ольги, — но в полной боевой форме с утра 4 апреля Ленин был уже на хорах Таврического дворца, где продолжало свои заседания Всероссийское совещание большевиков. В кулуарах ночное выступление Ленина усиленно обсуждалось.

Как только он появился, хор оваций. Ленин дождался тишины и на хорошем подъеме начал забивать гвозди «Апрельских тезисов». «Единственное, что я мог сделать для облегчения работы себе и добросовестным оппонентам, — было изготовление письменных тезисов, — объяснит Ленин. — …Читал я их очень медленно и дважды: сначала на собрании большевиков, потом на собрании и большевиков, и меньшевиков»[1207].

«Публика наша как-то растерялась в первые минуты»[1208], — записала при сем присутствовавшая Крупская. Прения готовы были разразиться со всей страстью, но президиум, где уже властвовал Зиновьев, их прервал. Большевики опаздывали на объединительное совещание с меньшевиками.

Когда заседание фракции было закрыто, к Ленину подошли Каменев и московская делегация и стали умолять его отказаться от выступления на совещании, чтобы не вносить раскол в ряды социал-демократии. Ленин молча выслушал и быстро спустился по лестнице вниз в зал совещания. Он не менял своих убеждений так быстро и вовсе не собирался сотрудничать с меньшевиками. «Придя к какому-либо мнению, Ленин считал его непоколебимым и защищал его от человеческих доводов и перед лицом неопровержимых фактов, пока оно не заменялось новым взглядом, который Ленин защищал с той же убежденностью, — писал его въедливый американский биограф Луис Фишер, встречавшийся с Лениным. — Сомнения занимали мало места в умственном хозяйстве Ленина… Сотрудничество требует определенного компромисса, а этого слова не было в политическом лексиконе Ленина. Он был политическим изоляционистом, пахарем на одинокой борозде»[1209].