Живой Журнал. Публикации 2007 - Владимир Сергеевич Березин

оказывается не у дел. Непонятно вообще, что с ним делать — амбициозным, неуживчивым, заточенным под вождя. И хорошо просто стариться — Николаю Вознесенскому, сорокасемилетнему председателю Госплана, не пережившему Сталина по известной причине, повезло меньше.

А вот причины потенциальные купюр в советских военных мемуарах я могу разделить на три части: во-первых, это разговоры о Сталине, во-вторых, отход от корпоративной версии войны, в-третьих — ситуации, когда военноначальник вторгается в смежные области и с ретивостью начинает давать политические оценки событиям.

Надо понять, что дописывание реальности имеет совсем другую природу. Невозможно себе представить стимул, побуждающий, к примеру сэра Уинстона Черчилля вписать в мемуары что-то вроде «Об этом мы хотели посоветоваться с начальником политотдела 18-го шотландского полка ****, но он как раз находился на Критском плацдарме…».

При этом маршал Жуков в своих "Воспоминаниях и размышлениях" как раз имел своё право написать: про Сталина«Действительно ли И. В. Сталин являлся выдающимся военным мыслителем в области строительства вооруженных сил и знатоком оперативно-стратегических вопросов?

Как военного деятеля И. В. Сталина я изучил досконально, так как вместе с ним прошел всю войну. И. В. Сталин владел вопросами организации фронтовых операций и операций групп фронтов и руководил ими с полным знанием дела, хорошо разбираясь и в больших стратегических вопросах. В руководстве вооруженной борьбой в целом И. В. Сталину помогали его природный ум, богатая интуиция. Он умел найти главное звено в стратегической обстановке и, ухватившись за него, оказать противодействие врагу, провести ту или иную крупную наступательную операцию. Несомненно, он был достойным Верховным Главнокомандующим».

Однако сначала Сталин был богом, потом оказался исчадием ада, а потом наступил период, когда Сталин стал чем-то вроде Волан-де Морта, фигурой умолчания. Все знают, что он есть, но вслух никто о нём не говорит. Дальше всё смешалось в кашу, но ясно, что в то время, когда каждое появление Сталина, особенно в мемуаристике, было санкционированным и редактированным, все эти долгие пассажи о Верховном Главнокомандующем ни в какие ворота не лезли.

Голованов сам испытал угрозу ареста, расстреляли зятя-чекиста, но он был предан вождю, о чём честно и пишет, говоря не только о принятии решений, но и о частной жизни. Сталин посоветовал Голованову лечится от странного нервного заболевания водкой (и тот вылечился — и жизнь его из пальцев не стала больше течь. Егор трусы стирает, он койку застелил, И тает, тает, тает в крови холестерин…». Или там после пьянки Черчилля выводят, поддерживая под руки, «а я стоял как завороженный и смотрел на Сталина. Конечно, он видел, что я все время наблюдал за ним. Подошел ко мне и добрым хорошим голосом сказал: «Не бойся, России я не пропью. А вот Черчилль будет завтра метаться, когда ему скажут, что он тут наболтал…» Немного подумав, Сталин продолжил: «Когда делаются большие государственные дела, любой напиток должен казаться тебе водой, и ты всегда будешь на высоте. Всего хорошего». — И он твердой, неторопливой походкой вышел из комнаты».

В начале семидесятых, когда воспоминания Голованова только печатались в журнале, лётчик-испытатель Марк Галлай написал Голованову письмо. Авторитет Голованова у лётчиков высок — и, кстати, когда над оккупированной территорией сбили самого Галлая, он, как и многие другие лётчики дальней бомбардировочной авиации, никакие фильтрационные лагеря не проходил, а сразу продолжил летать — именно потому что Голованов выбил такое условие для своих пилотов.

Галлай упрекал своего бывшего командующего в реабилитации Сталина — в начале семидесятых многих беспокоила эта тема (правда, он апеллировал к решениям Съездов и Пленумов — ну, а на каком языке вести диалог с преданным вождю маршалом?): «произвол, направленный в добрую сторону, вроде помилования Екатериной Второй Гринева в “Капитанской дочке”, но тем не менее произвол. А ведь нынешний читатель не представляет себе, какой процент составляли такие “монаршей милостью” помилованные люди по отношению ко всем невинно пострадавшим. Вы же рассказываете только о помилованных, причем так, будто миловал Сталин, а сажал — неизвестно кто, на манер этакого стихийного бедствия». Тональность, в которой Вы рассказываете о том, как Сталин “подводил теоретическую базу” под такие вопросы, как “организация артиллерийского наступления или создание мощных резервов…”, как он учил артиллеристов ведению артиллерийской подготовки (“…и разъяснял, почему”), как “имел твердую точку зрения относительно того, как должны организовываться войсками подготовка и прорыв обороны противника”, — вызывает в памяти в свое время не раз слышанное и читанное: “величайший полководец всех времен и народов”, “корифей всех наук” и т. п. Я хотел бы, чтобы Вы поняли меня правильно. В отличие от некоторых шибко активных “борцов с последствиями культа личности”, я ни в коем случае не призываю Вас вообще не рассказывать читателю о личности Сталина. Наоборот! Хорошо это было для нас или плохо, но Сталин был, и выкинуть его из истории невозможно, да и не нужно. И объективный рассказ об этой фигуре представляет большой интерес. Но именно — объективный! Почему вопрос об объективном показе личности Сталина представляется мне и, конечно, не одному мне, но многим, многим нашим современникам таким жизненно важным?

Казалось бы, не все ли равно? История знает так много несправедливых посмертных репутаций — путь будет еще одна, ничего страшного?.. К сожалению, так рассуждать в данном случае не приходится! Мне кажется, что — сколь это ни парадоксально — сторонники “посмертной реабилитации” Сталина, время от времени подающие голос, и люди, которые считают такой поворот дел крайне опасным для нашего общества, исходят из…одного и того же соображения. И те и другие понимают, что “реабилитация” Сталина — это одновременно и реабилитация тех методов, нравов, той общественной атмосферы, которые он насаждал».

Есть и второй круг обстоятельств, вызывавших изъятие из мемуаристики: отношение с товарищами по оружию. Известна судьба Валентины Гризодубовой, Героя Советского Союза ещё с 1938 года, женщины по воспоминаниям современников, бесстрашной. В войну она была не избалованна нарадами, а потом и вовсе снята с командования полком.

Голованов это объясняет высокой аварийностью части, плохим командованием, и рассказывает, что Гризодубова написала на неё жалобу, но в результате дело кончилось для Гризодубовой дурно. Маленков, разбиравший дело, объявил, что она идёт под трибунал, а вопрос о партийной принадлежности решат сразу: «здесь, что последовало за объявлением этого решения. На коленях, в слезах молила Гризодубова о прощении, почему-то больше обращаясь ко мне, чем к секретарю ЦК…».

Впрочем, версии Гризодубовой мы не знаем.

В любом случае эта история могла быть напечатана только когда нарушился монолитный блок народных героев.

Наконец, третье: политические акценты.